Комедия положений
Шрифт:
Марина, мамина соседка снизу, советовала мне оперироваться, она сама сделала это и очень радовалась, что решилась, у нее прекратились всякие боли.
Сережино письмо отцу
Здравствуй, дорогой папочка! Мы купили билеты на 16 число. То есть не мы, а мама с Катей. Летим 976 рейсом. Я отравился слоенным хачапури. Я не ел целые сутки, потом стал потихоньку есть. Отравился я позавчера, второго июня. Уже ем абрикосы и чищеные яблоки, каши рисовую и манную, бульон.
Во дворе мне не скучно, подружился с Вовой. Он перешел в пятый класс. Я научился плавать чуть-чуть,
Встречай нас. Сережа.
Я вернувшись из Батуми, и промучившись еще две недели, легла в Долгопрудненский стационар. Вечером пришла с направлением, а утром меня разбудил хирург.
– Это кто тут на операцию геморроя?
– с порога закричал он низким голосом с украинским акцентом. Я втянула голову в плечи и тихо сползла с кровати.
– Вот эта по поводу геморроя?
Немолодой, но всё еще красивый, высокий и энергичный врач критически оглядел меня с верху до низу.
– Ну, нынче и молодежь пошла,
Не так уж намного он был меня старше, по виду так лет на десять, но исхудавшая, в халате я выглядела значительно моложе своих лет.
Осмотр был очень болезненным, я закричала, и врач решил:
– Пошлем тебя на Львовскую, в проктологический центр. Они специализируются на таких болячках, у них инструменты есть для осмотра, всё под рукой, пусть там тебя оперируют.
Я испугалась, что у меня что-то очень плохое и заплакала от страха.
– Да ничего у тебя нет, просто там тебе будет удобнее, здесь у нас постоянные срочные операции, а там всё запланировано, тихо и спокойно, и они доки в этом деле.
Алешка и Сережка гостили на Урале, и на Львовскую меня сопровождала Катя.
Станция Львовская находилась где-то примерно в часе езды на электричке по Курской дороге. Я не ездила в этом направлении со студенческих времен, когда часто моталась в Серпухов и дальше, в Пущино.
Я не знала, положат меня сразу или нет, и на всякий случай взяла с собой одежду и еду, ту еду, которую я тогда употребляла - вареную свеклу и пакет кефира. Тогда уже кефир был не в бутылках, а в голубых треугольных пакетах.
Я положила кефир в сумку с вещами, и лопнул этот пакет, а лежал он сверху, и вся одежонка, пижама и свитер, вся оказалась в мерзкой и скользкой белой массе.
По хорошему, следовало бы размахнуться и выбросить сумку в окошко электрички, благо, было лето и окна открыты, но кто мог себе такое позволить, и я вынимала плавающие в кефире вещички и пыталась вытереть их носовым платком или просто выжать. Почему-то при этом я вспоминала роман, где героиня в растрепанных чувствах сбежала от мужа, сидела на вокзале вместе с маленьким сыном, и пьяный наблевал ей в сумочку. Она затряслась от отвращения и вернулась домой, надо ведь было что-то с этим делать. Роман американский и назывался он "Обед в ресторане тоска по дому". Хороший роман, хоть и со счастливым концом.
А сейчас я хлюпалась в кефире, и мне очень хотелось вернуться, но я не отступила. Вылила, сколько смогла, кефира в проходе между вагонами, покидала скрученные липкие вещи
Мы добрались до Москвы, потом до Курского и дальше, уже ближе к часу дня, доехали до Львовской.
Во второй сумке была вареная свекла в полиэтиленовом пакете. Катя была в моей светло-серой юбки из шерсти с лавсаном, от того самого костюма, который мне сшила мама в десятом классе двадцать лет назад, в 64-ом году.
Когда мы поднялись с мест на Львовской, то по светлому Катиному подолу поползло большое бордовое пятно. Мы замерли, уставившись на это пятно. Мало нам кефира, теперь еще и свекла.
Утром было прохладно, и Катенька накинула на себя свитерок, синий, доставшийся ей от Нины Макшановой. Решительно сдернула Катя свитер через голову, перевернула юбку задом наперед, и привязала по талии свитер, спустив его на попу и завязав спереди узлом, так тогда носила свитера молодежь, обвяжется им и ходит, когда жарко, и руки свободные.
И мы продолжили путь.
Все эти кошмарные происшествия, безусловно, не случайны, когда болеешь, плохо соображаешь, вот на тебя и начинают валиться всякие мелкие бытовые пакости, как довесок к более крупным неприятностям.
В поликлинике очередь к проктологу, была, как всегда, не дождешься конца. Отсидели мы с Катей уйму времени, часа четыре, еще и поесть-то толком было нечего, кефир протек, и свеклу мы с досады выбросили. Остались только две булочки. Пришлось идти на местный рынок. Был конец август урожайного яблочного года Подмосковья, и на рынке продавали огромные яблоки - белый налив, каждое по полкило. Мы их купили и наелись и булочки съели, и дождались приема.
Врач только дотронулся до моей задницы, и сразу сказал:
– Застарелая трещина. Поможет только операция. Мы поставим Вас на очередь, приходите в сентябре.
– Доктор, я умру до сентября, у меня боли последние месяцы просто невыносимые.
И доктор предложил приехать на следующей неделе.
И мы потащились в Долгопрудный, три часа обратно.
Дома нас ждало письмо.
Письмо Алешки и Сережки с Урала.
Здравствуй дорогая мама! Доехали мы хорошо, в поезде была невыносимая жара, кондиционер не работал. Поезд был хороший. Везде торелочки (правописание я сохранила), чашечки, салфеточки, коврики. Первый день был хороший, а второй плохой, дождливый. Во второй день была скукота. Сережа.
Действительно, сегодня уже третий день, как мы в Долгой деревне. Погода в воскресение была чудесной. После завтрака Женя (Гришко, дв. брат Алешки) нас на озеро. Мы купались, вода теплая. Мы накатались на машине, побывали на покосе, немного покосили и пособирали земляники. Потом заехали в сад, наелись гороху, малины, земляники, смородины.
На обратном пути на проселочной дороге согнали тетерку. Она залетела в ближайший куст. Я кинулся с фотоаппаратом заснять её, но она так запряталась, что мы больше её не видели. Вечером мы с Женей перебрали велосипед и теперь Сережке раздолье. Иногда мы катаемся на нем и вдвоем. (Интересно мне, кто кого катал?)