Комедия положений
Шрифт:
В воскресение всей семьей, включая Мурыську, мы поехали на общественном транспорте на птичий рынок. Наша красавица-кошка обращала на себя внимание, но все искали котят, а взрослую кошку хотела только одна женщина, которую очень привлекал тот факт, что кошка приучена ходить в туалет, и не гадит, где попало. Но её внуки, с которыми она пришла, хотели только котенка. И пришлось ей им уступить, а нам возвращаться домой с кошкой. Есть фотография, где мы запечатлены на рынке. К середине дня мы устали, проголодались, отказались от своей напрасной затеи, решили вернуться домой поскорее, и взяли такси до Савеловского вокзала. Уставшая и напуганная
– Придержите свою кошку, а то шерсть от нее по всей машине разлетится, а здесь и приличные люди ездят.
Комментарии, как говорится, излишни.
Мне впервые в жизни подвернулась путевка в санаторий в Гагры, после моих жалоб врачу на сердечную аритмию.
Наша лабораторная комната находилась в аквариуме. Так назывались помещения, имеющие огромные стеклянные окна, выходящие не на улицу, а в коридор, и имеющие в потолке большие вентиляционные дыры для притока воздуха. Эти странные помещения были спроектированы для создания так называемых обеспыленных мест работы, так как пыль могла сделать мутными растворы для оптики, которые собирались изготовлять в этих комнатах. Но потом оказалось, что растворы можно делать и в простых лабораторных условиях, и эти огромные, метров по 35, комнаты, пустили под обыкновенные химические лаборатории. Работать там было невыносимо душно, в воздухе, который подавался в комнату, не хватало каких-то ионов, и вот из-за недостатка воздуха, как я сейчас полагаю, у меня появились жалобы на сердце. Обычно мне по весне, когда я начинала ходить к врачам и жаловаться, назначали кокарбоксилазу, очень болезненные, но эффективные инъекции.
А тут мне перепала в начале мая путевка на юг, и я оставила семью с мужем и свекровью и укатила на 24 дня, впервые за 14 лет брака, уехала одна.
По дороге в вагоне мне стало плохо с желудком, и я промывала его водой из бачка. Воду я набрала в бутылку, а бутылку прихватила у соседей по купе. Эту бутылку с водкой они благополучно опорожнили и теперь блаженно храпели, а я пребывала в тамбуре вагона, так как мне на свежем воздухе было легче, и попивала водичку, чтобы мелкими глотками уменьшить сухость во рту, но не вызвать тошноту.
За этим занятием меня и застала родная милиция, делавшая обход по вагонам. Я сидела, как заправский забулдыга, на корточках в тамбуре с бутылкой водки в руке. Мой вид не располагал к доверию, и пришлось мне идти с ними в купе за удостоверением личности, так как, само собой разумеется, паспорта у меня в кармане моих синих тренировочных не было.
Я залезла на свою нижнюю полку, и в темноте стала копаться в своей сумке-свалке, стараясь выискать там документ, но милиционер, увидев, что я действительно еду в купе, имею место, махнул рукой и ушел, понял, что я не приблудилась на какой-то станции, а действительно еду на законных основаниях.
На Лазаревской в два часа ночи долго стояли, я вышла, опять встретила уже знакомых милиционеров, и мы посреди ночи побеседовали о том, как важно иметь хорошее здоровье.
Часика два я поспала, а в пять утра были Гагры. Я вышла на сумрачный перрон незнакомого города, заря только-только занималась. Отдыхающих встречал рафик, за рулем которого сидел старый армянин. Ежась от бессонной ночи и прохлады утра, я подошла к водителю:
– А меня вы подкинете до санатория "Маяк "?
– Такую красавицу и не подкинуть!
И армянин
"Умеют на Кавказе обласкать", думала я, оглядывая салон автобуса в надежде найти не продавленное сидение. Это его обязанность развозить приехавших, а он преподносит это как услугу красивой женщине.
Мой санаторий был последний, выше не было. Через полчаса я шла по территории санатория, расположенного на высоте 150 метров от уровня моря. Я забралась на холм, зашла в просторный холл административного корпуса и уснула в кресле мертвецким сном, который обычно накатывал на меня после приступа.
Утром оказалось, что места в санаторном корпусе с двухместными палатами, где мне было положено отдыхать по моей путевке, нет, и мне предложили на время трехместную палату.
Я долго шла по широкому длинному коридору, волоча за собой чемодан и разглядывая номера на дверях. Нашла нужный, толкнула дверь.
В просторной комнате на кровати лежала молодая, но полная, слегка отекшая женщина. Две другие постели были пустые.
Я поздоровалась, устало опустилась на одну из пустых кроватей, и вдруг спросила то, что минуту назад и не собиралась спрашивать:
– А ты не храпишь?
– Храплю...
– Точно?
– Да..., народ жалуется.
Я взяла чемодан и потащила его обратно в вестибюль главного корпуса.
– Она храпит, - сказала я администратору, - а я с храпящим человеком глаз ночью не сомкну.
К моему счастью, через час освободилось место в двухместной палате, где моей соседкой оказалась Алла, красивая татарочка, молодость и худоба которой не позволили мне заподозрить, что она храпит. Она и не храпела, да и вообще ночи проводила не со мной. Единственное, о чем она меня просила, не запирать вечером двери.
Удивительно, как ярко запечатлеваются в памяти дни отдыха, вообще каких-нибудь перемен, и как странно однообразно выглядят будни, с их монотонным каждодневным трудом, и сейчас я помню Аллу и её рассказы о жизни гораздо ярче, чем людей, с которыми работала годами. Впрочем, на работе люди не бывают так до конца открыты, как в условиях санатория, где люди встретились на месяц и разбежались навсегда.
Я прожила с Аллой неделю, после чего она дождались очереди, и перебралась на южную сторону корпуса, где можно было загорать на балконе в шезлонге. Меня же наша просторная прохладная комнатка с окнами на север вполне устраивала; к комнате примыкал закуток с личным толчком и краном с холодной водой, только душа не было, душевая была на этаже одна, в общем, не три звездочки, а две с половиной.
За ту неделю, что жили вместе, которая была всего-то на какой-то десяток лет меня моложе, Алла, которая была всего-то на десяток лет меня моложе, успела рассказать мне свою жизнь, а я, возможно, свою. Но моя жизнь была заурядным существованием домашней женщины, дневная жизнь которой сводится к заботам о хлебе насущном, а ночная ограничена возможностями одного человека, собственного мужа. Да и там возможности использовались не полностью, во всяком случае, в нашей семье.
Привлекательная и готовая легко согласиться на близость Алка, притягивала мужиков как магнитом, но её распущенность была внешней, холодной распущенностью одинокой женщины, и, рассказывая мне свою жизнь, Алла описывала только внешнюю её сторону и не стремилась к интимным откровениям; поэтому мне с ней было комфортно и не стеснительно.