Комедия убийств. Книга 1

Колин Александр Зиновьевич

Все собравшиеся зааплодировали. Богданов, чтобы не выглядеть чужаком (он совсем не желал привлекать к себе внимание), поднял руки и несколько раз беззвучно сомкнул и разомкнул ладони.

— Все те деньги, который дает нам Америка и Международный валютный фонд, — наши!

— Наши! Наши! — дружно завопила компашечка неопрятных, подвыпивших с утра пораньше молодых людей и девушек. Ребята кричали искренне. Судя по всему, с наличкой у них ощущался напряг, так что целевая субсидия МВФ им бы не помешала. — Мужик! Тебя в президенты!

Телохранители Олеандрова

переглянулись и посмотрели на шефа. Анатолий Эдуардович кивнул. Один из помощников, обойдя толпу, подошел поближе к восторженной молодежи и завел дружественный разговор, что означало — для компании не все потеряно, есть шанс немножко подзаработать, поставив сигнатюрку на листе бумаги.

Анатолий Эдуардович продолжал:

— Вся эта замечательная гуманитарная помощь… вполне, я бы сказал, по-иезуитски так называемая, есть не что иное, как наше же нам и возвращаемое — в виде подачки. Одним словом, мы даем им быка, а они нам… от него рога!..

Он сделал паузу для аплодисментов, сквозь которые раздалось несколько буйно восторженных выкриков: «Правильно!», «Дело говорит мужик!», «Верно!» и… «Вся власть народу!»

— Вот-вот! — немедленно обрадовался Олеандров, указывая пальцем в том направлении, откуда послышалось последнее заявление. — Именно народу, именно ему, потому что народ — это самое главное… — Такой неожиданный пассаж немного сбил оратора с толку. Анатолий Эдуардович не собирался распространяться на тему какого-то народа. — Что еще за народ? При чем тут народ?! Однако оратор не мог позволить придурку из толпы сбить себя с панталыку. — Народ. Именно народ! Только народ! — повторял он и, неожиданно заговорщически улыбнувшись, спросил: — А из чего… то есть из кого состоит этот самый народ?

Толпа собравшихся не ожидала такого коварного вопроса, никто не рассчитывал, что столь эрудированный человек станет спрашивать вполне очевидные вещи. Наступила пауза, давшая возможность Анатолию Эдуардовичу прийти в себя.

— Народ состоит из людей, — торжественно сообщил он безмолвствовавшей публике. — Стало быть, цель каждого честного политика — забота о благе народа, то есть человека. Тут надо вспомнить, кто мы. — Олеандров, как сказал бы поэт, сверкнул очами. — Русский народ, а значит, и человек, как я уже говорил, — лучшая составляющая часть нордической цивилизации, и потому только в России, я повторяю, только в России, в недрах самого могучего сына матери-земли…

«Что он говорит? — вытаращил глаза Богданов, привыкший вследствие общения с профессором Стародумцевым обращать внимание на речь, как свою, так и окружающих. — Что там в недрах сына?..»

Олеандров был в ударе:

— …может появиться новый человек, сверхчеловек! — Произнося сложное слово с особым нажимом на его первую половину, Анатолий Эдуардович плотоядно улыбнулся и, указуя перстом в толпу, закончил мысль: — Сверх-че-ло-век! Им может оказаться любой из вас! Да, таково мое глубочайшее внутреннее и… внешнее убеждение.

Эта тирада привела толпу в восторг, но более других восхитила все же Богданова, который не мог не оценить изящества русского

языка борца за русский народ. Решив, что с него достаточно, и вспомнив о делах, Валентин отправился к машине.

Майору надо было попасть в здание на Лубянской площади, где работал капитан Лукьянов, оказывавший Валентину немалую помощь. На сей раз, взиду новых знакомств, сделанных за последние дни, у Богданова накопилось к товарищу немало вопросов.

Погруженного в глубокие думы Валентина ожидало некое неприятное препятствие — возле «семерки» стоял сержант-гаишник.

«Счастье, что машина не попалась на глаза ликвидаторам… Тьфу, мать их! Эвакуаторам! — подумал Богданов. — Надо было дураку слушать шизофреника Олеандрова!»

Милиционер с выражением глубокой задумчивости на лице обошел несколько раз вокруг непрезентабельных «жигулей», проверил права, доверенность, заглянул в техпаспорт, внимательно изучил содержание раз-ворота удостоверения сотрудника ФСБ, которое Валентин сохранил на память о любимой организации. Сержант слишком уж долго вертел в руках комитетскую «ксиву», точно ожидая, что у водителя сдадут нервы и он расколется, сознавшись в том, что никакой он не майор, никакой не сотрудник ФСБ, а шпион по фамилии Гадюкин, но, в конце концов, вернул документ, бросив лаконичное:

— Ладно, поезжайте, но больше не нарушайте.

— Да я на минутку тут притормозил, просто на митинге задержался, — как бы извиняясь, проговорил майор.

Сержант посмотрел на Богданова с нескрываемым удивлением:

— О каком митинге вы говорите?

— Как? — опешил Богданов. — Вон там, у памятника.

Милиционер повернул голову, но с того места, где они стояли, увидеть собравшихся возможным не представлялось.

— Там не может быть никого, — сказал он решительно. — Мы бы знали.

— Вероятно, митинг возник стихийно, там выступал один наш подопечный…

«Не надо болтать, что ты, ей-Богу, как мальчишка!» — отчитал он себя, осекшись на полуслове.

Милиционер кивнул и сказал:

— Такого быть не может, у нас все под контролем. Все. Поезжайте.

Последовав безусловно разумному совету гаишника, майор сел за руль. Проезжая мимо памятника, он на всякий случай скосил глаза в сторону. Прошло не более пяти минут с тех-пор, как Валентин слушал здесь пламенную речь адепта теоретического нордизма.

Богданов потер глаза.

«Что такое? Куда все девались?»

Было от чего прийти в смятение. — возле памятника никого не оказалось: исчезла компания молодых людей, ушли старушки — одним словом, за две-три минуты рассосалась довольно большая толпа досужего народа, не стало даже импровизированной трибуны с ораторами. Стараясь не думать об этом, Валентин про-. ехал мимо.

Как раз в тот момент, когда майор, не веря глазам, смотрел на опустевшую площадку перед памятником, сержант-гаишник, сев в машину, обыкновенные «жигули» без милицейской символики, снял форменный бушлат, небрежным движением бросил на сиденье фуражку и, достав из бардачка уоки-токи, вызвал некоего неведомого «Двенадцатого».