Комедия войны
Шрифт:
Я смотрю то на солдат, то на пейзаж. Пейзаж красив, а солдаты грязны. Я рассеян и не умею сосредоточиться. Вероятно, я никогда не создам шедевра. Если мой взвод, например, и шедевр, то только в отрицательном смысле.
Лейтенант приходит раньше капитана и приказывает сделать перекличку.
— Камье!
Молчание.
Солдаты смотрят на меня с облегчением: «Ну, теперь брось его. Это будет по заслугам! Он — паршивец».
Я поворачиваюсь к лейтенанту.
— У Камье дизентерия. Он отлучился в уборную.
Дрожь пробежала по взводу.
—
Солдаты привыкли ждать от меня неожиданностей и всегда прощают мне мои причуды.
Но все же они меня не оправдывают. Они не любят Камье, да и вообще так много возиться с рядовыми — это годится для капрала, а не для унтер-офицера. Они как будто даже ревнуют меня. Я слишком много делаю для этого Камье.
Капитан так и не является, а лейтенант уходит.
Ле-Сенешаль — крестьянин и любит уголовных еще меньше, чем все остальные. Он говорит мне:
— Вся эта история плохо кончится. Камье — паршивец. Он создан для тюрьмы. Ты его все равно не переделаешь. Они неблагодарны, эта порода. Чем будешь ты добрей, тем больше он будет платить тебе ненавистью,
Но оба уголовных одобряют мой метод. Они чувствуют, что их обязанность—помочь мне, иначе все дело сорвется. Переглянувшись со мной, они направляются к Пьетро и о чем-то с ним совещаются.
Очевидно, эти молодцы вплотную подступили к Пьетро. Он даже побледнел. Я смотрю на залив. Сейчас три часа. Броненосцы стоят неподвижно, как пловучие заводы. Горы в отдалении похожи на старых богинь, погибающих в ссылке. Мовье подходит ко мне и говорит:
— Будь спокоен. Когда сменим караул, мы с Дельпланком сами пойдем за ним и быстро доставим. Не бойся. Он — уголовный, и мы тоже, но мы понимаем. Это нечестно — так поступать с тобой.
Взвод благополучно тронулся. Жарко. Трудно передвигаться с полной выкладкой, в шинели и в тяжелой каске, которая не защищает затылок. Мы приходим в главную квартиру. Она расположена на небольшой возвышенности. Лейтенант шагает впереди.
— Шагом марш, — командует он.
Мы сменяем шотландцев. Я взволнованно смотрю на их безупречный вид.
Сейчас нас построят лицом к лицу против них.
Ого! Вот она, власть, власть французская лицом к лицу с британской властью.
Неутешительное сопоставление.
С одной стороны, тридцать воинов, с другой — тридцать обозных.
С одной стороны, цивилизация дикарей, сохранившая кое-что от прошлого, но приспособившаяся к современной жизни. А с другой стороны — тридцать... ну, как бы сказать?.. поскребышей. Это уж не цивилизация дикарей, а крестьянские навыки в мелкобуржуазном рассоле.
Что это за солдаты? Кто они, эти люда, стоящие на солнцепеке? Они все в тяжелых голубых шинелях, пригодных только в Европе, в тяжелых, массивных, загаженных шлемах. Что за громадные ранцы в стиле XIX столетия?! Как они неряшливы! Один потерял галстук, у другого развязалась обмотка.
А напротив нас стоят тридцать шотландцев в коротких древних юбочках, с голыми коленями. На них удобные каски, их холщовые куртки и все их снаряжение чрезвычайно удобно. Их движения свободны, то есть аристократичны, и это делает их изящными и похожими на офицеров. У них гордый вид. Это — люди! А мы — только сброд! Конечно, у нас есть внутренняя сила, есть самосознание. Каждый из нас умеет принимать жизнь по-своему. Мы расчетливы и экономны. Но мы оказываем миру лишь слабое сопротивление.
Так-то так! Но выглядим мы отвратительно, так отвратительно, что я, сержант, испытываю тошноту. Тяжелые сомнения охватывают меня.
Смена караула продолжается. Шотландцы танцуют. Они выделывают всевозможные штуки и ногами, и ружьями. Они и подтянуты, и гибки, и горды, и веселы одновременно. Мои тридцать типов, тридцать дворников смотрят на них, выпучив глава, как на дикарей.
— Служба им нравится! — думают с изумлением мои солдаты.
Наконец, они тоже становятся смирно и беспорядочно берут на караул. Пьетро по обыкновению делает это на четверть часа позже других.
Мне эти шотландцы ближе, чем мои нормандцы. Я раздваиваюсь и все больше чувствую себя созерцателем, а не действующим лицом. Внезапно бешенство охватывает меня. Это не мои солдаты. Я их не выбирал. Такой человек, как я, должен выбирать, —ему ничего нельзя навязывать. Я вспоминаю, что года за два, за три до войны я мечтал поступить на английскую военную службу. Есть такая категория интеллигентных искателей приключений, которые вечно носятся по свету. В числе этих скитальцев бывают и воины, и Священники. Мои солдаты совершенно равнодушны к тому презрению, какое питают к ним шотландцы, да и я сам. Они знать не хотят об этом. Для них это все — только часть общего безумия войны.
Шотландцы уходят. Мои солдаты сразу распускаются. Ле-Сенешаль подходит ко мне. Он один угадал мои мысли.
— Молодцы эти ребята. Только немного похожи на прислугу.
Мы расположились в караульном помещении. Это — две конические палатки, поставленные поблизости от деревянного барака, где жил английский адмирал.
Ко мне подошел Мовье:
— Мы с Дельпланком на пять минут исчезнем, разыщем Камье и сейчас же доставим его тебе.
— Ступайте.
Я уже начал беспокоиться. А что, если верх возьмет Камье и втянет их обоих в историю? Мой взвод таял. Мне грозил перевод в рядовые.
Спасибо, море и бухта были на месте. И мое понимание событий.
Отсутствие моих молодчиков затягивалось.
Мне пришла в голову мысль, которая обрадовала меня еще больше, чем зрелище этих греческих или союзных кораблей на виду у Трои; меня разжалуют. Давно пора было сделать это. Я буду рядовым, я еще лучше затеряюсь в толпе, еще больше буду предоставлен самому себе и еще больше стану работать собственными руками.
Но вот я вижу, как, крадучись, приближаются три человека. Это мои молодцы.