Комедия войны
Шрифт:
Меня не удивили и не смутили эти громкие фразы. Они выражали не мысль, а страсть.
—- И по этой причине вы возвращаетесь в свой старый мир, который только в Африке и сохранился. Вы, значит, отрекаетесь от современного мира?
Он, нахмурив брови, посмотрел на меня, и я увидел, что он даже побледнел. Я почувствовал, что зашел слишком далеко в своих насмешках, и постарался безмятежностью взгляда успокоить его, утихомирить его испуг и гнев.
— Вы, конечно, предпочли бы жить в другую эпоху, — сказал я уже без насмешки в голосе.
– Да...
— А какую эпоху вы избрали бы?
— Не знаю... восемнадцатый век...
~ Война уже и в восемнадцатом веке не была шуточным делом: уже тогда были казармы, полки. Перестрелка из мушкетов, пальба из пушек были неприятны уже и тогда. Дворяне уже обратились в чиновников. То, что творится теперь, началось с восемнадцатого века, с тех пор, как были созданы регулярные полки.
— Вы думаете?
— Ну, конечно! Нет, подымитесь к средним векам, это будет верней. Тогда боевые столкновения велись по строго установленным и, по-своему, гуманным правилам. Бойцов было мало, но они были тщательно подобраны и хорошо снабжены. Ничтожные потери вознаграждались обильными грабежами.
— Вы — чудак.
— Увы, это правда, я преувеличиваю, я идеализирую этих средневековых героев. Война никогда не была чистым делом. Прежде всего, воевали ведь всегда отнюдь не те, кому война нравилась. А те, кому она нравилась, обрушивались с войной не на себе подобных, а на других. В результате — публика, видя, что участвующие в пьесе актеры слишком часто смешиваются со зрителями для того, чтобы грабить их, сама стала лезть на сцену. Публика была вынуждена ввязываться в драку, чтобы спасать свое добро.
— Ну, знаете, грабежи —это делю особое. Они неизбежны, — воскликнул он таким тоном, как будто мое замечание доставило ему удовольствие.
— Ах, мои слова нравятся вам? В таком случае сознайтесь, что то, чем вы занимаетесь в Марокко, это — не что иное, как особый вид охоты.
— Не верьте этому! Вы не знаете!
—- Однако там вы не брезгаете современным оружием? Именно оно дает вам громадное преимущество в тамошней обстановке.
— Это, конечно, верно, — не без раздражения и ворчливо произнес мой собеседник.
— В конце концов, мы все-таки понимаем друг друга. Я, правда, не очень уверен в благородстве войн прошлого, но зато я безусловно уверен в подлости нынешней. В ней-то нет ничего благородного.
— Однако нельзя же забывать...
— Не вздумайте выступать в роли защитника войны, ведь вы ее покидаете.
Он заволновался. Он уже раскаивался, что начал этот разговор. Он готов был поддаться злобе.
— Это война простонародная, — заявил он.
Я знал, что он ухватится за это слово. Ему необходимо было найти какое-нибудь оправдание. Его охватила тоска. Он покидал Францию, и у него была потребность услышать хотя бы от случайного встречного слова оправдания.
У меня самого было такое же чувство. Мне важно было оправдать его, чтобы оправдать самого себя. Ведь и самого меня удивило, когда я осознал, что эта война нравится мне далеко не всегда.
— Это скорей война заводов, чем война армий. Раньше выделывают на заводах массу всякой всячины из железа, а потом все это швыряют друг другу в голову, и притом это делают издалека, не видя врага и не слыша его стонов. Роль человека сведена до минимума. Иной раз разыграется ночное нападение, иногда мелкие стычки, но суть не в этом. Долгая бомбардировка считается удачной тогда, когда те, кто выбросил больше железа, прикончат тех, кто уцелел в своих убежищах. Это вот и есть единственная возможность непосредственного контакта между людьми. Мы очень далеки от той войны, какая описана у Жуанвиля или даже у Монлюка [11] .
11
Жуанвиль — французский историк (1224 — 1317), автор «Мемуаров о крестовых походах». Блез де-Монлюк — французский капитан (1501 —1577), прославившийся жестокими расправами над кальвинистами, автор «Комментариев» с описанием его походов.
— Это — война простонародная, — настаивал мой собеседник.
Я решил взять обратно то, что раньше уступил ему.
— Вы находите? Но надо все же признать, что простонародье начало проявлять себя довольно рано. Со времени битв под Азинкуром и Бувинами [12] пехотные плебеи стали портить игру кавалерии. А потом пришла артиллерия, представляющая буржуазию.
Я снова заказал два виски. Мы успели как будто понравиться друг другу.
— Вот еще интересный вопрос, — сказал я, — вопрос о начальниках. В древних Афинах человек, который голосовал за войну, сам отправлялся воевать. Полководцем-избирали того, кто предложил войну, и полководец сражался тогда рядом с остальными воинами. А теперь? Теперь-то начальники своей шкурой почти не рискуют.
12
Под Азинкуром французская армия была разбита англичанами в 1415 г. Под Бавинами французские общины разбили войска германского императора Отона IV в 1214 г.
— Это верно. Так именно и бывает, — смущенно пробормотал он, точно стараясь превозмочь горечь какого-то воспоминания.
— Быть может, и вы когда-нибудь будете генералом! — воскликнул я.
— Я к этому не стремлюсь! Я уезжаю в пустыню. Кто любит пустыню, в генералы не выходит.
— Я читал где-то у Вольтера, что какая-то битва в 1690 году прославилась тем, что в ней генералы в последний раз пошли в атаку во главе своих эскадронов. Сейчас генерал — что-то вроде государственного деятеля. Между генералом и полем битвы такое же расстояние, как между государственным деятелем и народной массой. (В 1917 году еще не было радио.)
— Это грозит очень серьезными последствиями.
— Наша цивилизация развивается в любопытную сторону.
— Она потеряла всякую меру, всякую пропорцию.
— Так кончаются все цивилизации. Начинается новая эпоха: на сцену выходят массы. Так было с Вавилоном, с Египтом, с Римом. Но мы давно переросли их масштабы.
– — Мне, право, страшно от всего этого, — сказал мой собеседник.
Я резко перебил его:
—- Переходите в авиацию.
— То есть как?
— Ну, да. В современной войне авиаторы —- привилегированная каста. Как конница в средние века.
— Вы думаете?
— Ну, конечно. Авиатор ведь зависит только от самого себя. — А если его аппарат...
— А разве при падении с лошади не бывает несчастных случаев?
— Но я не люблю техники.
— Тем хуже для вас.
— А вы, отчего вы не идете в авиацию? —процедил он сквозь сжатые губы. Это была жалкая попытка защитить свои позиции.
— Я совсем не то, что вы. Я ведь не профессиональный военный. Я не имею права жаловаться. Я человек штатский. Могу ли я жаловаться на эту войну штатских? Нет. Я могу говорить о ней только как о войне сумасшедших. Я как личность имею право защищаться от толпы. Она мне чужая. Я-то ухожу от нее, то смешиваюсь с ней. Но я знаю, что перестал бы быть самим собой и жизнь моя утратила бы всякий смысл, если бы я совершенно отошел от этой толпы и ее горестей. Вот почему я иногда чувствую себя соучастником того, что творится, и время от времени лезу в траншеи. Когда это самочувствие меня оставляет и мне становится ясно, что на войне больше глупости, чем несчастья, я ухожу.