Комиссар госбезопасности
Шрифт:
— Вот как! Не зря, выходит, мы с вами старались, — с приятным интересом воспринял Кирпонос. — Значит, он и есть — Рублевский. Что ж, пожалуйста, представим ему еще одну солидную фикцию. Да, да, только ложную информацию. Раз вы стопроцентно не уверены в том, что Рублевский не вернется в штаб, мы тоже «скорее всего» подстрахуемся. Я передислоцирую соединение из приграничной зоны в глубину округа. Лишь на бумаге, разумеется. Годится?
— Вполне, — моментально согласился Ярунчиков. — Такую информацию мы им позволим передать. И вообще рассчитываем еще не на один сеанс связи радиста со своим
— Резонно, — оценил Кирпонос. — Вы только сообщения о спутанной, как вы говорите, дислокации прежде согласуйте со мной. Ознакомьте обязательно.
Глава 10
Весенний день разгулялся. С утра на небе плотнилась дождевая хмарь, но к полудню она разошлась, лишь кое-где оставив низовые рваные тучки. Тепло и ярко сверкнуло солнце.
Собираясь на встречу со Стышко, Римма Савельева оделась полегче и попроще: в ситцевое с короткими рукавами платье и черные туфли со старомодным бантиком из кожи. Хотела повязать голову яркой голубой косынкой, но та показалась ей не соответствующей выгоревшему желто-зеленому рисунку на платье.
Римма подошла к троллейбусной остановке чуть-чуть раньше условленного времени, осмотрелась и стала ждать. Она заметила Стышко, одетого в светлый гражданский костюм, когда подошел троллейбус и распахнулись дверцы. Как и было условлено, она, не обращая внимания ни на кого, поднялась в салон… Через три остановки они вышли и рядом направились по улице.
— Я вас едва узнал, — признался Василий Макарович. — Зачем вы так необычно простенько оделись?
— К чему бросаться в глаза, — не поворачивая головы, ответила Римма. — И не до нарядов мне теперь.
— Напрасно. Как раз этот-то наряд кое-кому и может броситься в глаза. Внешне у вас все должно оставаться прежним. И внутренне не выдавайте себя, — наставлял Стышко, посматривая на прохожих. Спросил: — Что нового?
Коротко взглянув на него, Римма, быстро заговорила:
— Вчера мы встретились в семь вечера, звал меня в кино, я отказалась. Объяснила, не до кино мне, у мамы приступ был. Недолго погуляли, домой к себе не приглашал. Поинтересовался, когда повезу маму в Москву. Я сказала, что нужно взять выписку из истории болезни, потом уж отправляться, в зависимости как будет чувствовать себя. Спросил он скорее всего для того, чтобы узнать, когда я отлучусь из Киева.
— Это-то его и интересовало, — определил Стышко. — О поездке в Бровцы, о фотографиях и пленке не заводил разговор?
— Да, но не так напористо, считая, видимо, этот вопрос со мной улаженным.
Они свернули за угол, остановились.
— С чего вы это решили? — спросил Василий Макарович, не упуская из виду прохожих, которые только что шли за ними.
— Допытывался, не проболталась ли я матери или кому-нибудь еще о нашем с ним прошлом разговоре. Он же меня строго предупредил… Я вытаращила на него глаза, говорю: «Что я, дура, что ли? Я думать-то про себя об этом боюсь». А он мне: «Чего ты боишься, дуреха, ерунда все это. Лишь бы наши отношения не омрачались, а это пройдет. Ну раз, на худой конец два раза съездишь к тому «хапуге» — точно ты его окрестила, и больше сам тебе не разрешу. Там мы будем командовать». Уверенный стал, опять в хорошем настроении. И даже заботливый. Говорит мне, замоталась ты, уж скорее бы положила мать в больницу. Не поймет, что я каждую неделю буду летать к ней… — Римма помолчала и добавила: — Если разрешите мне.
— Пусть вас это не тревожит, — успокоил Стышко, веря в искренность Савельевой.
— Спасибо! — прикоснулась к локтю Василия Макаровича Римма. — Чуть было не забыла. Он спрашивал, не собирается ли приехать муж или, наоборот, не намерена ли я отправиться к нему в ближайшее время, когда положу маму в больницу. Я сказала, что еще ничего не знаю, как получится.
— Напрасно, — огорчился Стышко, — тем более, я думаю, вы хотите поехать к Никифору Саввичу, обязательно даже вам надо проведать его, и побыстрее.
— Вы так считаете? — немного смутилась Римма и тяжело вздохнула, сказав с чувством: — Скорее бы от них отвязаться!
— Это зависит и от вас… А что еще Осин говорил, спрашивая, поедете ли вы к мужу?
— Проводить хотел. У него какие-то дела во Львове по службе и кто-то из родственников. Больше ничего не говорил. Ну разве что еще клялся, что жить без меня не может. Знали бы, что стоило мне отвечать ему взаимностью! — Она поморщилась. — Завтра договорились встретиться, очень просил.
— Во сколько?
— В семь вечера. Будет ждать возле аптеки неподалеку от моего дома. Видели, может быть, на углу…
— Знаю. Пойдемте, на перекрестке расстанемся… Будьте осторожны, Римма Константиновна, никаких бумаг, конвертов у него не берите. Сошлитесь на что угодно, скажите, приступ был у мамы, врач от нее не отходит. Если убедитесь, что у него, у Георгия Осина, что-то есть для передачи, оброните сумочку. Только постарайтесь убедиться, увидеть даже. Он должен иметь с собой такое, ради чего стремится послать вас в Бровцы. Вы откажитесь и сразу пойдите домой. Больше ничего. Вы все поняли?
— Поняла.
— Ну а если состоится обычная встреча, погуляйте, поговорите. Не отталкивайте его. Потерпите немного.
Римма согласно кивнула.
— Будет малейшая новость — звоните. Меня не окажется на месте, пусть не смущает, мне передадут. Встретимся послезавтра в двенадцать на остановке, где сейчас сошли.
— Поняла, — тихо откликнулась Савельева.
— До свиданья, Римма… — то ли впервые назвал по имени, то ли не успел произнести отчество Василий Макарович, повернув на противоположную сторону улицы.
В этот час острие чекистского внимания нацелилось на Рублевского. Весть о командировке в Москву на пару с сотрудником разведотдела штаба он воспринял деловито и польщенно. До конца рабочего дня оставалось немногим больше часа, и старший лейтенант заторопился передать служебные бумаги. Уловив момент, когда работающий с ним вместе капитан отлучился из кабинета, Рублевский сразу же позвонил по телефону. На другом конце провода был Осин.
— Я завтра уезжаю в Москву, ты помоги жене с переездом на дачу… Жду на Свердлова в восемь вечера.