Комиссар госбезопасности
Шрифт:
— Все в порядке, тебе привет, — пошутил Алексей Кузьмич и развалился на траве.
Он отдыхал недолго, и вскоре они уже шагали по ухабистой, едва различимой в ночном лесу дороге.
Вторые сутки во вражеском тылу начались удачно.
Перед рассветом гул моторов на шоссе затих. И лишь когда высоко поднялось солнце, столбовая дорога ожила. В ту и другую сторону неслись разномастные машины.
— Пустое, все не то, — досадовал на никчемную трату времени Лойко, хотя, в сущности, сетовать ему было грешно: до утра время прошло не бесполезно, наступит и другая ночь, а главное — оперативная группа в действии. Этим и успокаивал себя Алексей Кузьмич.
Разведчики лежали у края леса в кустах.
— Ты в школе хулиганистым был? — от нечего делать поинтересовался Лойко.
— Не очень, — отозвался Миша и немного погодя добавил: — Деревенские мальчишки смирные.
С нежностью Алексей Кузьмич посмотрел на одного из этих «смирных» мальчишек, не умея словами выразить какое-то новое понимание силы, скрытой в душе русских ребят.
— Мишута! Кем ты после войны хочешь стать? — спросил Лойко, лишь бы не молчать.
— Водовозом, — шустро ответил паренек, и на его щеках проступили ямочки.
— Ке-ем?
— Шучу. Маленьким еще, рассказывала мама, я обещал: «Вырасту, буду кормить вас кипятком». Отец смеялся, говорил: «Водовозом будет».
Алексей Кузьмич улыбнулся.
— Почему же ты так обещал?
— Кто его знает! Отец, когда зимой приходил с работы, первым делом: «Кипяточку, мать». Шофером работал.
Они помолчали.
— А я медиком собирался стать.
— Чего? — не понял Миша.
— На врача, говорю, мечтал выучиться. Даже поступал в институт. Райком в контрразведку направил… А тебе, парень, уже на хутор топать пора.
Лойко порасспрашивал, все ли хорошо запомнил Миша. Наставлять его не стал, запустил пятерню в его белесую кучерявую шевелюру, предупредил с нежностью в голосе:
— Осторожно смотри…
Он последил за Мишей, пока тот шагал по жиденькому клину леса и исчез в лощине, потом снова различил юркую фигурку в стороне за далеким селом и тут же потерял из виду.
«Удачи тебе!» — мысленно пожелал Алексей Кузьмич, скучая в одиночестве. Жара спала, но было сухо и душно. Разморенную тишину редко нарушали птичьи голоса.
И вдруг на полевой дороге, пересекающей шоссе, на которую Алексей Кузьмич даже не глядел, появилась колонна пленных. Они понуро брели трехрядным строем, безразличные к охране и ко всему вокруг.
Странным, даже диковинным было видеть среди пленных полковника в форме и с орденом Красного Знамена на груди. Он шел правофланговым в колонне, с перевязанной и гордо вскинутой головой, всем своим видом говоря: дрался достойно и теперь не хочу утратить воинскую честь.
Лойко не отрывал от полковника глаз. Черноволосый, с горбатым носом, он показался чекисту знакомым. «Где я его видел? — припоминал Лойко. И вдруг: — Танкист! В штабе корпуса генерала Туркова… Тяжко…» — провожал глазами колонну Алексей Кузьмич, переживая за тех, кто попал в руки врага.
К вечеру на шоссе стало оживленнее: то тягачи с пушками пропылят, то машины с прожекторными установками, а перед темнотой гулко загрохотала танковая колонна.
Лойко надеялся, что главные и самые ценные сведения добудут его товарищи. Но сведения, которые принес поздно вечером умаявшийся связной, изумили его: «С Южного фронта переброшены и идут из Житомира на Киев три стрелковые дивизии, танковый корпус врага. Разговоры: готовится прорыв за Днепр».
Мишутка гордился выполненным заданием. Сходил он на хутор без приключений, принес в противогазной сумке несколько ломтей хлеба, лепешки, шмат сала и бутылку молока.
— Ты действительно вылитый нищий с сумой на плече, — одобрил внешний вид своего помощника Алексей Кузьмич.
— Деда себе нашел, — важно сообщил Миша. — Жить к себе приглашает дедушка Артем. Седой весь, руки большие, волосатые.
— Ну а ты что же ему?
— У меня, говорю, брат старший есть, посоветоваться надо. Это с вами, значит.
— Верно. Молодец! — хвалил помощника Алексей Кузьмич.
Глава 24
Столовая находилась под боком у школы, в бывшем детском саду. За одним столом с Михеевым оказались Грачев с Деревянко. Илья Яковлевич ловко, не пролив ни капли, нацедил из крынки молока и придвинул кружку Михееву.
— Крепкая у вас рука, нервы в порядке. Спасибо, — поблагодарил Михеев и спросил: — А чего у обоих глаза как с дремучего похмелья? Не выспались?
— Поздно приехали из Киева, — пояснил Грачев.
— Как съездили на передовую? — обратился Михеев к Деревянко.
— Нормально и с пользой. Около тысячи саперных лопаток достал.
— Это где же?
— Противотанковый ров закончили рыть, сдали инструмент. И еще на брошенном складе сотни три обнаружили.
Михеев покачал головой.
— Брошены! Я же указывал на непорядок в обслуживаемых вами тылах.
— Вы правы… Надо, товарищ комиссар, карать за безответственность. Вопрос о работе тылов необходимо снова поставить на Военном совете. Не можем же мы превращаться в толкачей и ревизоров, все тылы фронта я за неделю не обегу.
— Вам и не надо бегать; будь у вас надежная информация, вы бы знали и о брошенном складе, и о готовящейся краже автоматов, и обо всем другом.
— Краже? Где?
— На станции.
— Еду разбираться, — поправил под ремнем гимнастерку Илья Яковлевич, собираясь уходить.
— Без вас уже разобрались, арестованы трое… А вы давайте-ка доложите мне, какие у вас соображения по борьбе с безответственностью, о которой говорили.
…Грачев с Антоном Сухарем поджидали Михеева возле кабинета. Они составили первое донесение в разведцентр абвера о «выполнении» задания диверсионной группой и пришли доложить о дезинформации, тактический смысл которой Михеев согласовал с командующим.