Комиссар госбезопасности
Шрифт:
— На заправку поехал.
— Скажи Капитонычу, пусть зайдет ко мне.
— Под бомбежку попал в Пирятине, капот осколками побило.
— Сам-то он цел?.. Значит, все нормально, — поднялся на крыльцо Михеев.
…Кононенко вручил Михееву донесение Плетнева. Разворачивая его, Анатолий Николаевич заметил:
— По-командирски: «Боевое донесение».
— Он там целое ополчение собрал, вооружил. С оборонительных работ увлек народ, — восхитился организаторской хваткой Плетнева Кононенко.
Михеев читал донесение, написанное мелким витиеватым почерком:
«Обстановка на участке прорыва мотомеханизированной дивизии противника остается прежней и напряженной. Разрыв между войсками КУРа и 5-й армией на отдельных участках увеличился до 40 км. В результате принятых мер на рубеже действия чекистской группы противник успеха не добился. Создан полк ополчения, батальон из тыловых подразделений. На правом фланге подошел полк 171-й стрелковой дивизии, только что прибыл на участок батальон мехкорпуса Туркова.
Плохо с боеприпасами. Потерь оперсостава не имею. Связь неудовлетворительная. Обстановку к концу дня доложу особо.
— Он там верхом на коне носится, шумит, — добавил Кононенко, видя, что Михеев прочитал донесение. — Пушки откуда-то пригнал…
Вошел Ярунчиков.
— Что за арестованных привезли давеча? — сразу с вопросом к нему Анатолий Николаевич.
— Коменданта переправы, майора, и командира взвода подрывников взял под арест. Мост не успели подорвать через Ирпень, тот, что возле Белгородки, и немцы проскочили, а потом машинка сработала, мост вдребезги разнесло, — доложил Ярунчиков.
Анатолий Николаевич постоял, задумчиво склонив голову, затем спросил:
— И как собираетесь квалифицировать их действия? Как пособничество врагу?
— Пособничество или нет, еще не знаем, только преступный факт налицо.
Михеев приблизился к Ярунчикову вплотную.
— Тут и знать-то нечего, прошляпили с машинкой… Преступной халатностью пусть занимается прокуратура.
Ярунчиков согласился.
— Вообще-то у меня самого возникала мысль вынести такое заключение…
— Что им тогда грозит?
— Разжалуют, наверно.
— Подготовьте заключение и доложите вместе с делом, — распорядился Михеев. — Им врага надо бить на передовой с винтовкой, а не у нас околачиваться!
И комиссар быстро ушел.
…Плесцов заканчивал докладную в Москву, начало которой — о положении на Юго-Западном фронте — Михеев написал сам, не сглаживая жестких выводов о том, какими неимоверными усилиями сдерживается враг.
— Давай, что тут получилось, — попросил Михеев, прерывая Ивана Михайловича, быстро вписывающего сбоку листа вставку. Заметил фамилию Пригода, спросил: — Что-нибудь получили от Михаила Степановича?
— Коротенькую радиограмму, вроде с трудом передал. Бьются в окружении. Части шестой армии перемешались с двенадцатой. Нет точных данных о силах противника.
— Я читал сегодня сводку штаба шестой армии. Она так и заканчивается: «Данные не проверены, требуют уточнения», — говорил Михеев.
Читая разборчивый рукописный текст докладной, он кивал головой, а когда закончил, сказал удовлетворение:
— Все, по-моему, верно, о чем, вы говорите, не успели записать?
— О заброске чекистских групп в тыл врага и о потерях особого отдела.
— О потерях добавьте, а о заброске успеется, к тому же первая группа пока не перешла линию фронта.
— Ясно, товарищ комиссар, пойду отдам печатать, — аккуратно сложил исписанные листы Плесцов и вдруг услышал неожиданный вопрос:
— Тебя, Иван Михайлович, удовлетворяет информационная работа в отделе? В части не хочется? Не-ет, я вовсе не говорю, что дело не клеится. Наоборот даже. Только вспомнил, когда были на передовой, ты сразу к комиссару, к бойцам.
— К ним меня всегда влечет. Ну а информационная работа… Бывало не по себе. Чекистские сводки, докладные… Всюду бои, а ты будто в стороне от войны.
— Как же? На передовой бывал, в танк бутылки бросал, едва в окопе не похоронили.
— Разве что… Иначе бы перед самим собой стыдно было.
— Стыдно, говоришь, — сощурил глаза Михеев. — Не будет нам стыдно ни перед собой, ни перед людьми. Никогда не будет!
Ночь пришла темная, пасмурная и ветреная. Перекаленная дневной жарой земля блаженствовала, не могла надышаться влажной луговой свежестью. Темнота утихомирила передовую. Люди в окопах, расслабившись после изнурительного дня, наслаждались передышкой, для полноты счастья им не хватало одного: упасть и мгновенно заснуть.
В эту ночь северо-западнее Киева двое людей собрались переправиться через линию фронта, в тыл врага. Лойко и Миша Глухов, переодетые в истрепанные пиджаки, залатанные штаны и кирзовые ботинки, были в самом деле похожи на вышедших из заключения бродяг. Стышко и Ништа со своими группами ушли за линию фронта прошлой ночью. Сойтись все они должны завтра в лесочке восточнее Радомышля.
До ничейной полосы Лойко и Мишу сопровождали трое полковых разведчиков. Передав Лойко рацию в брезентовой сумке с лямками, разведчики отошли. Полежав немного и оглядевшись, Алексей Кузьмич тронул Мишу рукой и пополз к темневшей невдалеке дубраве. Остановился он в рытвине, которая опоясывала лесок, прислушался.
— Сопишь ты, Мишута, за версту слышно, — шепнул он парнишке и пополз дальше.
Как им и рассказывали, за дубравой слева тянулись два проточных озера. Отсюда предстояло свернуть правее, к оврагу, за которым можно было чувствовать себя посвободнее.
…Ночной путь им освещали вражеские ракеты. Они то и дело вспыхивали позади на передовой.
Шли без остановок. Миновав овраг, разведчики наконец присели.
— Умаялся, Мишута? — тихо спросил Алексей Кузьмич. — Теперь напрямки можно. Тут линия фронта заковыристая, не заметишь, как опять среди своих очутишься. Южнее надо брать. — И подхватил брезентовую сумку с рацией.