Комиссар госбезопасности
Шрифт:
Акопян следом переводил.
— Комиссар ставит в известность, что подполковник находится в особом отделе и при здравой оценке своего положения должен понимать, что его дальнейшая судьба зависит от него самого.
Выслушав переводчика, пленный невольно кивнул, и его второй подбородок еще больше напрягся.
— У меня нет ни времени, ни желания на дальнейшие разъяснения, — продолжал Михеев.
— Это переводить? — спросил Акопян.
— Я скажу, чего не переводить, — направился к столу Анатолий Николаевич, придвинул
Пленный, было заметно, мучительно раздумывал. Он сделал к столу шаг, другой, словно бы заполняя этим возникшую паузу.
Акопян нетерпеливо ждал, что переводить.
— Я понял… — наконец отрывисто по-немецки сказал подполковник и остался с приоткрытым ртом, должно быть, не захотел произнести слово «комиссар». Но, не сумев заменить неприятное ему слово, спросил: — Комиссар может гарантировать мне жизнь?
Вопрос озадачил Михеева. В самом деле, чем? Не честным же словом коммуниста он заставит гитлеровца поверить себе. А его надо было заверить. Пленный спрашивал заинтересованно.
— Слово солдата! — ответил Анатолий Николаевич.
Пленный приблизился к столу вплотную, жестом попросил дать ему закурить.
— Акопян! Вы курящий?.. Дайте ему, — разрешил Михеев.
Прежде чем взять папиросу, пленный внимательно уставился на пачку с крупной красной звездой на лицевой стороне, криво усмехнулся.
— Отравляюсь красным дурманом, — сказал он без улыбки, прикурив. — Русские папиросы — это вещь. Крепко!..
— Крепкие люди курят их, — подметил Михеев, когда Акопян перевел сказанное пленным.
— Крепкие… у вас морозы, — решил объяснить подполковник. — Французы померзли… Французы — бабы. А тевтоны — это тевтоны…
— Что же вы, договаривайте!
— Это длинный разговор — вас он утомит.
— Ваши бредовые идеи нам известны, — хлопнул ладонью по столу Михеев. — Не будем тратить времени, ответьте, кто вы, куда летели, с какой целью.
Пленный смотрел на комиссара оценивающим взглядом, в котором было и сомнение, и надежда, и колебание перед последним выбором.
— Я принимаю ваши условия, — сказал с натугой пленный и попросил разрешить ему сесть.
«Давно бы так…» — приготовился записывать Михеев.
— Подполковник Хезер, старший офицер штаба группы армий «Юг». Я летел на север с поручением.
— Куда на север и с каким поручением?
— В штаб группы армий «Центр» для координации наступательных действий. На северном участке фронта оказалось сковано значительно больше сил, чем это было бы желательно… Ставка приказала до конца июля выйти к Днепру.
— И взять Киев? — уточнил Михеев, записывая показания слово в слово.
— Безусловно. Для удара сосредоточено свыше двадцати дивизий, — с чувством превосходства в силе своих войск сообщил Хезер.
— Только на киевском направлении? Значит, дивизии переброшены с других участков?
Подполковник с неохотой подтвердил:
— Взяты из второго оперативного эшелона, а четыре дивизии — из группы войск генерала Шведлера.
— Из-под Белой Церкви?
— Да, из резерва группы. Не обольщайтесь, Шведлер усилен механизированными дивизиями. Послезавтра его группа войск всей мощью нанесет двойной удар восточнее и юго-восточнее Белой Церкви и разгромит вашу двадцать шестую армию. Она у Шведлера как бельмо на глазу, ей он не даст уйти за Днепр.
«Карту!» — мелькнуло у Анатолия Николаевича, обрадованного возможностью получить и представить командованию, возможно, неизвестную еще перетасовку вражеских войск и замыслы противника.
Посылая Акопяна к Ярунчикову за оперативной картой, Михеев предупредил:
— Без пометок достаньте, новую.
С минуту комиссар и пленный сидели молча. Подполковник вспотел и начал вытирать лицо носовым платком, изредка посматривая на чекиста; во взгляде его не было ни боязни, ни презрения. Михееву хотелось спросить пленного, с чего это так возомнили о себе фашисты и чем объяснит он, почему у него самого, представителя «высшей расы», ненадолго хватило гонора и крепости духа? И пленный, будто понимая это, вдруг отвел глаза.
Акопян принес карту, развернул ее на столе. Фашист понял, что от него требуется, живо взял протянутые Михеевым цветные карандаши и опытной рукой сосредоточенно начертил изломанную кривую фронта, пометив множество скобок со стрелками — направления подготовленных ударов гитлеровских войск, затем пометил расположение дивизий группы войск генерала Шведлера, говоря между делом:
— Молодой, смелый, решительный генерал, не умеющий стоять на одном месте. Вчера он успешно провел удар на Кагарлык и Триполье.
— Невеликий стратег, коли его удовлетворяет продвижение на километр-два, — не удержался от насмешки Михеев.
— Шведлер продвинулся, а не отступил, — кольнул подполковник, не отрываясь от карты. — Вы же пока восторгаетесь, когда удается отбить атаки наших войск. Умелая пропаганда, и не без некоторой доли истины.
— Какой же?
— Упорство ваших солдат достойно того, чтобы им открыто хвалиться. Нам не нравится, — он пальцем бегло провел по завитушкам линии фронта на карте, — эта вот нестабильность. Нарушен график продвижения.
— Вот как! И не то еще дальше будет, — вырвалось у Михеева.
— Каждый верит в свою удачу.
— Мы верим в свой народ… — хотел что-то еще сказать Михеев, но, почувствовав, что уклонился от главного, спросил: — Что вы скажете о командующем вашей шестой армией, идущей на Киев с юго-запада?
— Генерал Рейхенау один из лучших полководцев. К его мнению прислушивается даже генерал Гальдер, когда ставит задачи южной группе войск. Рейхенау перегруппировал свои силы, ввел из резерва двадцать девятый армейский корпус, очень боеспособный.