Комиссар
Шрифт:
— Разумеется, нет. Я налаживаю работу службы, которая будет заниматься этим систематически. Вы ведь знаете, малые добрые дела — это прекрасно, но мы не имеем права на этом останавливаться, мы обязаны превращать их в массовые практики. Для чего я все это показываю вам. Когда вам говорят о работе на Новый порядок, что вы представляете себе? Расстрельные подвалы и пыточные застенки? Это все необходимо на данном историческом этапе. Как мне необходимо было вас допросить в нашу первую встречу.
— Об этом не беспокойтесь, — Саша улыбнулась. — С моим послужным списком строить из себя оскорбленную невинность было бы глупо.
— Вы понимаете, что главная и настоящая работа — она здесь? В таких домах, как этот. Их пока десятки, а нужны сотни и тысячи. Это будущее.
Саша сплела пальцы в замок. По своему опыту вербовки она помнила, что моральное давление действует порой там, где бессильны оказываются угрозы и посулы. Но что этот метод применят к ней, не ожидала. Чего угодно ожидала, но не этого.
Вынужденное бездействие последних недель подтачивало ее волю вернее, чем пытки и дурман.
— Какое будущее ждет этих детей после выпуска? — спросила Саша.
— По результатам экзамена лучший ученик из каждого класса переводится в гимназию. Мальчики впоследствии смогут претендовать на университетскую стипендию. Девочки смогут попасть на Высшие женские курсы, когда их работа будет восстановлена. Лучшим открыто любое будущее. Среди оставшихся тех, кто не имеет нареканий по поведению и послушанию, устраивают прислугой в приличные дома. У меня самой служат две такие девушки. Для остальных резервируются рабочие места на заводах и фабриках. На улице не остается никто.
— Выходит, у всех, кроме лучшего ученика, нет никакого выбора?
— Хотела б я, чтоб у них был выбор, — ответила Вера, устало потирая виски. — В некоторых пределах, разумеется, но чтоб было больше выбора, больше возможностей, больше будущего. Чтоб у каждого из них был ответ на вопрос, который вы задали этой девочке. Свой настоящий ответ, а не заученный. Но организация этих процессов — огромная работа, заниматься которой некому, Саша, решительно некому.
***
Проснулась Саша от выстрелов, доносящихся с улицы. Какой-то миг надеялась, что это Красная армия штурмует Рязань. Но Саша видела карты и слишком хорошо знала, что такое невозможно. Да и выстрелы… это не был бой. Это был салют.
— Москва! Москва-а-а! — донесся нестройный хор голосов откуда-то из-за забора.
Еще несколько секунд Саша пыталась себя убедить, что это какой-то спектакль, разыгранный, чтоб доломать ее.
Глупая, смешная надежда.
Крики нарастают, вот уже не надо вслушиваться, чтоб разобрать их, вот уже даже плотно прижатые к ушам ладони не могут их приглушить.
Плакать нельзя — следы слез увидят.
Ударить кулаком в стену нельзя — удар услышат.
Москва потеряна. Гражданская война в России проиграна.
Как-то там пятьдесят первый? Прибыл ли уже в полк новый комиссар? Говорит ли он сейчас, что продолжать сражаться надо, несмотря ни на что?
Саша не может сама быть там и сказать это своим ребятам. Но она может продолжать сражаться здесь. Несмотря ни на что. Она сделает то, что должна сделать.
Мысль о том, что их с Щербатовым встреча теперь неизбежна, удержала ее на плаву.
Она ведь знает, что он носит браунинг в кармане френча.
Глава 22
Глава 22
Полковой комиссар Александра Гинзбург
Июль 1919 года
— Саша.
— Щербатов.
Вчера лечащий врач сказал, что шрамы наконец зарубцевались, и позволил Саше принять ванну. В ванной комнате нашлось большое зеркало. Саша смогла рассмотреть свою спину. Два длинных, почти симметричных косых шрама останутся навсегда; прочие со временем заживут — если у нее будет время.
— Упорство, с которым вы сражаетесь за себя, Саша, — сказал Щербатов, — могло бы вызывать уважение. При других обстоятельствах. Сейчас вы все равно не измените своей судьбы.
— Я знаю все, знаю, — ответила Саша. — Но ведь это означает, что вы можете рассказать мне новости с фронта? Ну какая теперь разница, услышу я их или нет.
— Это вполне возможно. Не вижу препятствий. Если вы объясните мне, что произошло с Верой Александровной. Это она настояла на том, чтоб состоялся наш разговор. Но я не хотел бы навязывать вам свое общество, Саша. Если беседа сделается вам неприятна, скажите, вас проводят туда, где вы живете.
Саша сидела за столом напротив Щербатова в его кабинете. Просторная, обставленная тяжелой дубовой мебелью комната, не чета обшарпанным помещениям контрразведки. Стол, стулья, шкафы, обитый кожей диван — все одного гарнитура. Широкое окно выходит на церковную площадь.
Стену украшала литография с изображением квадратного храма без колокольни. Пышный, как свадебный торт, собор одиноко стоял посреди плаца. Храм Христа Спасителя в Москве, вспомнила Саша.
Щербатов выглядел, разумеется, лучше, чем Саша запомнила по Петрограду. Лицо излучало энергию. Почти полное отсутствие волос ничуть не портило его, напротив, придавало его облику ореол спокойной, не нуждающейся ни в каких доказательствах силы. Взгляд внимательный и немного печальный.
— О, я всегда рада побеседовать, — легко ответила Саша. — А что с Верой Александровной? Она здорова?
— Здорова. Но по непонятной мне причине сверх меры обеспокоена вашим благополучием. Настаивает, что вас нужно оставить в покое. Уверяет, что если дать вам время, вы одумаетесь и откажетесь от своих заблуждений. Хотел бы я, чтоб это оказалось правдой. Но увы, я слишком хорошо знаю вашу породу людей. Вы не сворачиваете со своего пути, пока не пройдете его до конца.
— Разумеется, вы знаете эту породу людей, — улыбнулась Саша. — Вы ведь и сами принадлежите к ней. А что до Веры Александровны, то она не рассчитала своих сил. С неопытными месмеристами такое случается. Иногда подобные казусы приводят к нервным срывам, даже к появлению навязчивых идей. Но беспокоиться не о чем. Вера Александровна — человек сильный, со временем ее психика восстановится. Так все мы учимся.