Комиссия
Шрифт:
После того без передышки, а под настроение Устинов совершил еще одну работу, о которой прежде и не думал: отремонтировал колодец. Почистил, углубил и на два венца нарастил колодезный сруб.
С утра же, как только рассветет, он мыслил начинать плотничью работу ставить новую избушку.
Лес на это дело Устиновым был заготовлен еще весной, бревешко к бревешку лежали в штабеле, сверху прикрытые хворостом. Издалека, с дороги посмотришь и догадаешься: пахарь хвороста сделал запас, до самой зимы собирается в избушке жить.
Но рассвет всё не наступал, осень стояла, закаты приходили
Тут кто-то и зашарился у дверей.
Устинов не сразу догадался, кто такой, и спросил:
– Энто кто же там?
А потом догадался - кому же еще и быть, как не Барину?
Приоткрылась дверь, и вот он, легок на помине, недавно о нем вспоминалось, явился собст-венной фигурой: уши, нос и хвост - торчком, но сам недоволен: дверь ему долго не открывали. "Что я, собака, что ли, у порога торчать? Мог бы и поживее быть, мог бы встать и дверь распах-нуть, принять гостя!"
– Ладно-ладно!
– сказал ему Устинов.
– Зачем пожаловал? Может, домой меня звать?
Нет, ничего особенного дома не случилось, и Барин просто так, должно быть, пришел.
– Ну, посиди просто так. Слишком-то долго не засиживайся, а немного пожалуйста!
"А ты пошто это недоволен мною, хозяин?
– спросил Барин.
– Вот те раз! Я к тебе - с душой, а ты меня оговариваешь! Ну, только и делов - я ведь могу сей же миг в деревню обратно податься!"
– Ну и беги!
– сказал Барину Устинов.
– Разленился вовсе. Ни за конями присмотреть, чтобы не ушли далеко, нет тебя, ни за коровами!
"Ай-ай-ай!
– поглядел Барин с укоризной.
– И что за карахтер сделался у мужика! Да ведь кони-то - здесь, с тобой, на пашне, а коров-то нынче с ограды палкой не выгонишь, им сейчас ботвы разной огородной цельная копна сложена, а капустного листа от шинковки и засолки - другая! Что за карахтер! Тьфу! Глаза бы мои не глядели!"
– А жрать чего будем, вдвоем-то?
– спросил тогда Устинов.
– У меня вон и хлебушка-то в запасе всего две буханки осталось. Одну тебе отдать, а после домой за припасом снова ехать, да? Может, овес будешь есть, Барин? Овсом с тобой Моркошка поделится - он добрый! Обратно - вы друзья между собой!
Но тут Барин уже совсем обиделся.
"Будет врать-то! А мясо-то, баранина-то в приямке на льду находится? И сверху колодой закрыто, чтобы не достал какой-никакой гость! Будто я не знаю! Не обежал круг избушки, не обнюхал, что и как здесь происходит!"
– Баранина, хоть ты и барин, а не по тебе. Она по мне...
"А кости? Кости-то бараньи ты же сам не сгложешь, а без меня они вовсе пропадут, уйдут в землю, сгниют без пользы! Да я и сам пропитаюсь кое-чем сусликом, а то и зайчишкой!
– И Барин еще оглядел избушку и поморщился: Тулку-то, ружье-то свое, ты не взял, хозяин? И дурень! Надо было взять, вот бы и сходили по зайчатинку!"
– Ладно!
– сказал Устинов.
– Ладно, оставайся, коли так! Не просто тебя переспорить! Оставайся!
Барин подошел к Устинову, лизнул его в руку, сам облизался и тут же вцепился себе в хвост, в самый корень.
– Ты хотя бы отошел куда в сторону со своим занятием, - посоветовал Устинов.
– А то как раз посередке расположился!
"А теперь это уже не твое дело!
– сердито зыркнул Барин, продолжая выгрызать себе хвост.
– Обойдусь без твоих замечаниев. Сделай вот у новой избушки сенцы, навесь хорошую дверь, тогда я и сам буду знать, что дальше той двери мне хода нет. А в этакой в развалюшке стеснять-ся - одна глупость!"
И Барин выкусил-таки из хвоста блоху, встал на все четыре, потянулся, поглядел, как сидит на нем коричневая шуба с белой рубашечкой, поиграл ею на плечах.
Сказать по совести, Устинов насчет Барина, так же как и насчет Моркошки, бывало, думал всякое. Думал: а не пустить ли этакую шубку вместе с воротничком и с белой рубашечкой на рукавицы и на шапку? Ну, правда, недолгое было у него сомнение, очень уж хорошо они друг друга понимали, хорошие вели беседы, чтобы одному вот так о другом продолжительное время предполагать!
Однако за других лебяжинских мужиков Устинов и по сю пору нисколько поручиться не мог - тем запросто было сделать, и, когда Барина не бывало дома день, а то и два, Устинов грустно вздыхал: "Теперь в холода надо примечать - на кого из мужиков надет мой Барин?"
Но Барин тоже цену своей шкуре преотлично знал и берег ее зорко. Не так-то просто было его обмануть, заманить в чужую ограду.
Еще была у Николая Устинова мысль - посадить Барина на цепь, сделать караульщиком.
Но и тут он раздумал - очень уж веселым, а главное, смышленым рос Барин, значит, не та природа - не сторожевая. Сторожу и охраннику зачем смышленость? Он одно знает: сюда нельзя пускать никого, туда - нельзя, вот и всё, и вся мудрость. Вот и весь устав. К тому же не принято было в Лебяжке избы сторожить. Гришка Сухих на заимке цепных псов держал. Круг-ловы-братовья держали, так это особые были хозяева, имели большое обзаведение, надеялись, что будут иметь еще большее, и заранее делали охрану будущему своему богатству. Другим же в этом надобности не было.
И стал Барин вольной птицей, только что жил не в небе, а на земле, но не было далеко вокруг Лебяжки места, чтобы он его не обнюхал, не побывал бы на нем, не оставил бы там своего следа.
Наверное, так и должно быть: к вечному работнику, к мужику, кто-то вольный и беззабот-ный должен ведь прислониться? Правда, и для этого тоже ум, и сообразительность, и душа нужны, не дай бог, если бы тот же Барин по глупости своей мешал бы Устинову.
Но Барин никогда и ни в чем не мешал. Чтобы, к примеру, броситься сломя голову в хлеб и потоптать его, гоняясь за перепелкой, - этого за ним не было. Чтобы помешать Моркошке работать - тоже. Барин хлеб не добывал, но цену ему знал, понимал, что к чему. Запрягает Устинов ехать в Крушиху на базар - и Барин ошалело бегает по ограде. Запрягает на пашню - и вот уже Барин сидит у крыльца тихо и серьезно, строго поглядывает на хозяина: "Всё ли ты взял, что нужно? Смотри у меня - не забудь чего, какой-нибудь необходимый предмет!"