Комиссия

Залыгин Сергей Павлович

С таким вот назначением был избран и Половинкин в Лесную Комиссию.

И снова неловко получилось у них с Устиновым, снова появилась общая межа - стол в панкратовской избе, за которым они сидели друг против друга. Но в то время как Устинов за этим столом всё делал быстро и толково, Половинкин, глядя на него со своего края, только молчал, пыхтел, сердился и даже сказать не мог - почему сердится, а если говорил, то примерно так:

– Ум все показываете! Цари его показывали, дак им дали хорошего пинка. Теперича простые мужики заняты тем же самым. А мне всё одно, кто надо мною самый сильный и пуще других ум свой показывает!

Царь ли, либо свой мужик-сосед, я их одинаково ненавижу и презираю! Оне - кажный сам по себе, оне - особенные люди, а остальных всех слишком уже много на свете, чтобы замечать остальных-то. А я об себе знаю - я завсегда буду остальным и остатним! И дети мои ими же будут. И внуки! А когда так - плювал я на их на всех, на умников! Любой масти и сословия! Кем бы оне не были надо мною поставлены! Плювал, да и тольки, - оне мне не родня! Наоборот - чужие!

Вместе с тем хороший ведь был мужик Половинкин, честный, не говоря уже о том, что работящий. И честность и трудолюбие ему, неумелому, много тяжелее давались, чем умелым и удачливым, а он всё равно их держался, никогда не предавал. Если же кому завидовал, так боль-ше в себе, почти что молча, как бы издалека, а не совсем вблизи. И лишь очень редко - вслух.

Половинкин - была у человека фамилия, она тоже происходила от сказки, от одной из шести полувятских девок, от девки Анютки.

Зима была лютая, говорилось в той сказке, кержакам-раскольникам с непривычки и вовсе невыносимая, и вот они сидели в своих землянках, носа не показывали. Зато полувятским девкам-невестам стужа была нипочем, они тропки через бугор протоптали, день и ночь по ним туда-сюда бегали.

И вот в доме-землянке немудрящей семья староверческая сидит, чай смородиновый пьет, печурку бесперечь греет, вдруг - стук-бряк, а далее еще и звон в стеклышке раззвенелся, это полувятская девка парня выманивает. Это Анютка выманивает Власа, вот кого! Начнет с окошка, ну а после уже и в двери так же брякается.

Тогда и придумали Власовы старики-родители изнутри избу на замок закидывать. Как выйти кому на двор, то и просят у батюшки ключик - он его с крестом на шее, на шнурочке носил. Он ключик даст, а тогда уже можно самого себя открыть и на волю выпустить.

А тут Анютка за окном, за дверьми никак не унимается:

– Власик ты мой, Власёночек, выходи ко мне бегом, пирожочком угощу непременно! Сама пекла, сама пирожочек принесла тепленький!

А Влас, тот парень-кержак, терпел да терпел под замком, после накидывает на себя шапку, но не в дверь бежит, а головой в шапке прямо в оконце ударяется. Ударился и сгинул с глаз родительских в одно мгновение. Будто и не сидел с отцом с матерью у печурки, не пил с ними чай смородиновый!

Ну, родители, и сестры, и братья Власовы замешкались, ключиком-то себя не сразу открыли, не сразу кинулись на полувятскую сторону. Прибегают, запыхавшись, к Анюткиной избе, а Влас там уже сидит и тоже чай с милой со своей попивает. Настоящий уже чай, китайский.

– Да как же это ты, Власушко?!
– взмолились родители, и братья, и сестры, и кто еще там в то самое время.
– Как же чай в чужой избе пьешь? К чужой, к поганой посуде своими губами касаешься! Ой, погибель нам, ой, погибель! А свой-то дом, своя чашка-ложка уже и ненужные тебе? И вера своя, и двуперстный крест?

– Не серчайте, не убивайтесь, родители, и вы, братья-сестры! отвечает Влас.
– Вы глядите-ка лучше, как мною сделано-придумано! Мною из родного дома своя чашка взятая! Вот она. Я из Анюткиной-то чашки раз только глотну, а второй-то - из своей уже! Я в половину только свой обычай не блюду! Дак это разве беда - половина-то? Одна-то только?! Половиноч-ка крохотная?

– Ахти, ахти! А когда креститься, где будет твоя половина?

– И тама-ка - так же самое сделаю я! Тремя пальцами придется класть крест, дак я один-то наполовинку в ладошку в свою упрячу! Чтобы он не торчал сильно-то, не пялился! Вот как! У нас с женушкой Анютушкой завсегда и всё только эдак и будет: напополам!

Вот откуда пошла в Лебяжке эта фамилия - Половинкины.

Но те, Половинкины самые первые, видно по всему, и схитрить и слукавить умели, а нынеш-ний этого свойства был вовсе лишен.

И в те далекие времена вот какие заводились сказочки, а нынче совсем было не до веселья.

Половинкин ушел, Комиссия задумалась, а потом Петр Калашников сказал:

– Это масса от нас ушла! Ей-богу! И как бы нам, товарищи, действительно не оторваться от массы! Может ведь получиться?

– Может!
– подтвердил Устинов.
– И не только мы, но и государство может без массы и без народу остаться!

– Как это - без народу, Никола?
– спросил Калашников.
– Уже непонятно мне? Народ-от куда же подевается? Люди-то?

– Вот именно: люди никуда не подеваются, люди будут, а народу не будет! Когда общего слова нету! Когда он и сам-то для себя такого слова не находит! Тогда какой же это народ?

– Половинкин ушел от нас вот как, - захотел объяснить Калашников, ему обществен-ность более по душе, да он боится, что из ее ничего не получится! Более того, он боится - придет Колчак, до смерти подавит всяческую общественность и нашу Комиссию в том числе. И в том же числе его самого, лично Половинкина!

– Половинкин ушел потому, что ему Колчак много милее! Он за Колчака! не согласился Дерябин с Калашниковым.
– Он за военную диктатуру!

– Половинкин ушел, потому что и сам не знает, как лучше, как хуже! Вот он и ушел! Чтобы не путаться мыслями!
– подумал вслух Устинов.

Тут заявил свое мнение Игнашка Игнатов.

– Ага, ага!
– сказал он, подняв палец вверх, помахивая им над головой, над реденькими сивыми волосами.
– Вот и Половинкин не знает, как лучше, как совсем худо и плохо! И мы не знаем тоже. Значит, мы вовсе не оторвались от народной массы! Отрывание, оно когда? Когда одне што-то там про себя знают, а масса - в темноте и не знает ничего. Ну, у нас такого нету, мы тоже не знаем ничо, а значит, мы, Комиссия, неоторванные! И когда так, верно что, давайте поживее писать Обращение к народу! А то затеяли его писать, да и забыли про его! Но раз мы с массой вместе, то нам забывать энто дело уже никак нельзя!

Устинов и еще сказал:

– Колчак пришел, а Половинкин ушел... Действительно. Как понять? Что значит?

Глава двенадцатая

КРУГЛЕШКИ И ПАЛОЧКИ

Теперь от Дерябина зависело: быть или не быть Комиссии.

Если он скажет: "Вот и Половинкину надоели наши слова! Хватит слов и заседаний! Тем более ни к чему писать Обращение!" - если он так скажет, значит, Комиссия расколется. Не станет ее больше на свете.

Дерябина тотчас поддержит Игнашка, Калашникова - Устинов, двое и двое, вот и полный раскол.