Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина

Набоков Владимир Владимирович

В романе Писемского «Тысяча душ», своего рода русском «Красном и черном» — и таком же ничтожном в смысле литературного стиля, есть забавный пассаж о львином орнаменте (ч. IV, гл. 5): «Каждый почти торжественный день [действие происходит в провинциальном городе] повеса этот и его лакей садились на воротные столбы, поджимали ноги, брали в рот огромные кольца и, делая какие-то гримасы из носу, представляли довольно похоже львов».

XXXIX

Вероятно — воображаемый пропуск, создающий ощущение некоторой неопределенной повторяемости обыденных впечатлений.

XL

Въ сей утомительной прогулк Проходитъ часъ, другой, и вотъ У Харитонья въ переулк   ⁴  Возокъ предъ домомъ у воротъ Остановился. Къ старой тетк, Четвертый годъ больной въ чахотк, Он пріхали теперь.   ⁸  Имъ настежь отворяетъ дверь Въ очкахъ, въ изорванномъ кафтан, Съ чулкомъ въ рук, сдой Калмыкъ. Встрчаетъ ихъ въ гостиной крикъ ¹²  Княжны, простертой на диван. Старушки съ плачемъ обнялись, И восклицанья полились.

³У Харитонья.Москвич определял свое местожительство по близости его к той или иной церкви. Упоминаемый здесь святой мученик пострадал на Востоке при Диоклетиане около 303 г.

Пушкин поселил Лариных в том же месте проживания «высшего света», где сам провел в детстве несколько лет. Приход св. Харитонья располагался в восточной части Москвы, поэтому Ларины, въехавшие в западные ворота, должны были пересечь весь город.

Наш поэт родился (26 мая 1799 г.) в арендовавшемся, ныне не существующем, доме в Немецкой улице (переименованной в улицу Бауманскую в честь молодого революционера, убитого в 1905 г. в столкновении с полицией). Осень и зима 1799 г. прошли в Михайловском — имении матери в Псковской губернии. После короткого пребывания в С.-Петербурге семья Пушкина вновь жила в Москве с 1800 по 1811 гг., переезжая на лето в Захарьино (или Захарово) — имение, купленное в 1804 г. (и проданное в 1811 г.) бабушкой поэта по линии матери — Марией Ганнибал — в Звенигородском уезде, милях двадцати пяти от Москвы. Пушкины жили (с 1802 по 1807 гг.) в доме № 8 по Большому Харитоньевскому переулку. Дядя нашего поэта — Василий Пушкин жил в Малом Харитоньевском переулке. Этими сведениями я обязан отчасти господам Левинсону, Миллеру и Чулкову, соавторам книги «Пушкинская Москва» (Москва, 1937), и Н. Ашукину, автору исследования «Москва в жизни и творчестве A. C. Пушкина» (Москва, 1949).

XLI

Княжна, mon ange! — Pachette! — Алина! — Кто бъ могъ подумать? — Какъ давно! На долго ль? — Милая! Кузина!   ⁴  Садись — какъ это мудрено! Ей Богу, сцена изъ романа... — А это дочь моя, Татьяна. — Ахъ, Таня! подойди ко мн —   ⁸  Какъ будто брежу я во сн.... Кузина, помнишь Грандисона? — Какъ, Грандисонъ?... а, Грандисонъ! Да, помню, помню. Гд же онъ? — ¹²  «Въ Москв, живетъ у Симеона; Меня въ сочельникъ навстилъ: Недавно сына онъ женилъ.

¹²у Симеона.Симеоновский переулок — того же прихода (см. коммент. к XL, 3). Св. Симеон Столпник старший (390?—459) был сирийским отшельником, проведшим тридцать семь унылых лет на столбе высотой около шестидесяти шести футов и шириной в три фута.

¹³По Сочельнику определяется дата приезда Татьяны и ее матери в Москву (январь или февраль 1822 г.).

XLII

А тотъ... но посл все раскажемъ. Не правда ль? Всей ея родн Мы Таню завтра же покажемъ.   ⁴  Жаль, разъзжать нтъ мочи мн; Едва, едва таскаю ноги. Но вы замучены съ дороги; Пойдемте вмст отдохнуть...   ⁸  Охъ, силы нтъ...устала грудь... Мн тяжела теперь и радость, Не только грусть...душа моя, Ужъ никуда не годна я... ¹²  Подъ старость жизнь такая гадость...» И тутъ, совсмъ утомлена, Въ слезахъ раскашлялась она.

¹А тот.«Тот» здесь может означать «последний». Действительно, не вполне ясно, говорит ли тетя Алина еще о сыне прежнего поклонника ее кузины или имеет в виду того, «другого Грандисона», ухаживавшего ранее за ней, Алиной.

XLIII

Больной и ласки и веселье Татьяну трогаютъ; но ей Не хорошо на новосель,   ⁴  Привыкшей къ горниц своей. Подъ занавскою шелковой Не спится ей въ постел новой, И ранній звонъ колоколовъ,   ⁸  Предтеча утреннихъ трудовъ, Ее съ постели подымаетъ. Садится Таня у окна. Рдетъ сумракъ, но она ¹²  Своихъ полей не различаетъ: Предъ нею незнакомый дворъ, Конюшня, кухня и заборъ.

¹¹ Редеет сумрак.Английский поэт сказал бы: «Ночь на исходе» (например, Байрон, «Лара», начало II песни).

XLIV

И вотъ: по родственнымъ обдамъ Развозятъ Таню каждый день Представить бабушкамъ и ддамъ   ⁴  Ея разсянную лнь. Родн, прибывшей издалеча, Повсюду ласковая встрча, И восклицанья, и хлбъ-соль.   ⁸  «Какъ Таня выросла! Давно ль Я, кажется, тебя крестила? А я такъ на руки брала! А я такъ за уши драла! ¹²  А я такъ пряникомъ кормила!» И хоромъ бабушки твердятъ: «Какъ наши годы-то летятъ!»

^8–14Не совсем ясно, где и когда эти московские родственники могли видеть Татьяну ребенком. Мы можем предположить, что некоторые из них приезжали к Лариным в деревню.

¹¹А я так за уши драла!Ср.: Грибоедов, «Горе от ума», дейст. III, строки 391–92 (старуха Хлёстова):

Я помню, ты дитёй с ним часто танцевала, Я за уши его дирала, только мало.

XLV

Но въ нихъ не видно перемны; Все въ нихъ на старый образецъ: У тетушки Княжны Елены   ⁴  Все тотъ же тюлевый чепецъ; Все блится Лукерья Львовна, Все то же лжетъ Любовь Петровна, Иванъ Петровичъ также глупъ,   ⁸  Семенъ Петровичъ также скупъ, У Пелаги Николавны Все тотъ же другъ, мосье Финмушъ, И тотъ же шпицъ, и тотъ же мужъ; ¹²  А онъ, все клуба членъ исправный, Все также смиренъ, также глухъ, И также стъ и пьетъ за двухъ.