Комментарии к жизни. Книга первая

Кришнамурти Джидду

Добродетель

Море было синим, а на белом песке едва виднелась зыбь. Вдоль широкого залива, к северу, стоял город, а к югу, почти у самой воды, росли пальмы. Едва видимые за горизонтом, появились первые акулы, за ними рыбачьи лодки, представлявшие собой несколько бревен, связанных вместе канатом. Они направлялись южнее пальм в маленькую деревню. Закат был великолепен, но не там, где его ожидали, а на востоке. Это был закат наоборот. Тучи, массивные и объемные, были залиты всеми цветами радуги. В реальности это выглядело весьма фантастически, и это было почти болезненно переживать. Вода поймала яркие краски и соткала из них путь из света к горизонту.

Из деревни в город возвращались несколько рыбаков, и пляж был почти пуст и тих. Над облаками появилась единственная звезда. На обратном пути к нам присоединилась женщина и заговорила о серьезных вопросах.

Она сказала, что состоит в каком-то обществе, члены которого медитируют и исповедуют важные добродетели. Каждый месяц выбиралась одна добродетель, и в течение последующих дней ее придерживались и практиковали. Из ее речи и манер выло видно, что она была строга к себе и была как-то нетерпима к тем, кто не разделял ее настрой и цели.

Добродетель исходит от сердца, а не от ума. Развивать добродетель означает хитрый расчет, самозащиту, умное приспособление к окружающему миру. Самосовершенствование — это отрицание добродетели. Откуда же взяться добродетели, если есть страх? Страх от ума, а не от сердца. Страх скрывается под различными видами: добродетель, уважение, приспособленность, служение и т. п. Страх всегда будет существовать во взаимоотношениях и деятельности ума. Ум неотделим от своей деятельности, но он отделяет себя, таким образом наделяя себя продолжением и постоянством. Как ребенок играет на пианино, так и ум искусно играет на добродетели, чтобы стать более сильным и главенствующим во встрече с жизнью, чтобы достичь наивысшего в его понимании. Во встрече с жизнью должна присутствовать чуткость, а не почетная стена замкнутой в себе добродетели. Высшего нельзя достичь, к нему нет пути, нет математической прогрессии. Истина должна прийти, вы не можете пойти к ней, и ваша искусственная добродетель не приведет вас к ней. То, его вы достигнете, — не истина, а вами же выдуманное желание. А счастье только в истине.

Искусное умение ума приспосабливаться в собственном увековечивании поддерживает страх. Именно этот страх нужно глубоко осмыслить, а не то, как стать добродетельным. Мелочный ум учится добродетели, но остается мелочным. Добродетель становится уходом от его собственной мелочности, а сама добродетель превращается в мелочную. Если не понять эту мелочность, как можно переживать реальность? Как может мелочный, но добродетельный ум быть открытым для неизмеримого?

Добродетель возникает при понимании умственного процесса, своего «я». Добродетель — это не накопленное сопротивление, это спонтанное осознание и понимание того, что есть. Ум не может понять, он может перевести в действие то, что понято, но он не способен к пониманию. Чтобы понять, должна быть теплота, мягкость познания и принятия, которую может дать только сердце, когда ум замолкает. Но молчание ума — это не хитрый расчет. Желание этого молчания есть проклятие достижения с его бесконечными противоречиями и болью. Стремление быть хорошим или плохим — это отрицание добродетели сердца. Добродетель — это не противоречие и достижение, повторяющееся упражнение и результат, а состояние бытия, не являющееся результатом проекции желания. Там нет бытия, где идет борьба за него. В борьбе за бытие присутствует сопротивление и отрицание, умерщвление и отречение, но преодоление этого — не благодетель. Благодетель — это спокойствие и свобода от жажды быть, спокойствие от сердца, не от ума. Посредством упражнения, принуждения, сопротивления ум может успокоить себя. Но такая дисциплина разрушает добродетель сердца, без которой нет мира, нет благословения, ибо добродетель сердца — это понимание.

Простота сердца

Небо было ясным и чистым. Не было видно больших ширококрылых птиц, парящих от долины к долине, и даже плывущего облачка. Деревья стояли тихо, а цепь гор щедро отбрасывала тень. Любопытный олень, поглощенный любопытством, стоял, наблюдая, а затем неожиданно бросился прочь при нашем приближении. Под кустом сидела землистого цвета плоская усатая жаба, неподвижная, с яркими глазами. На западе, на фоне садящегося солнца, горы были четкими и выразительными. Далеко внизу стоял большой дом. При нем был бассейн, в котором плавало несколько человек. Дом был окружен красивым садом. Выглядело это место процветающим и уединенным и имело ту особую атмосферу богатства. Чуть дальше на большой дороге в сухом поле стояла хижина. Даже издали ощущалась бедность, запущенность и тяжкий труд. С той высоты было видно, что оба дома были недалеко друг от друга. Уродство и красота соприкасались друг с другом.

Простота сердца имеет гораздо большее значение и важность, чем простота обладания. Довольствоваться малым относительно легко. Отказ от комфорта, курения или других привычек не показывает простоту сердца. Носить

набедренную повязку в мире, озабоченном одеждой, удобствами и развлечениями, не есть показатель свободы существования. Один человек отказался от мира и всего мирского, но страсти и желания обуревали его. Он надел робу монаха, но покоя не знал. Его глаза были вечно алчущими, а ум разрывался от сомнений и надежд. Внешне вы дисциплинированы и отказываете себе в чем-то, вы следуете своим курсом, шаг за шагом, чтобы достичь результата. Вы соизмеряете прогресс своих достижений со стандартами добродетели: насколько вы можете отказаться от того или иного, насколько вы контролируете свое поведение, как вы терпимы и добры, и т. д. Вы научились искусству концентрации и вы уходите в лес, монастырь или темную комнату для медитации. Вы проводите ваши дни в молитвах и соблюдении обрядов. Внешне вы сделали вашу жизнь простой и за этот продуманный и расчетливый ход вы надеетесь получить благословение свыше. Но разве реальность постигается внешними действиями и контролем? Хотя, конечно, внешняя простота, отказ от комфорта необходимы, но откроет ли этот жест дверь в реальность? Увлечение комфортом и успехом отягощает ум и сердце, а нам необходима свобода для путешествия. Но почему нас так волнуют внешние жесты? Почему мы так рьяно решаемся на внешнее выражение нашего побуждения? Страх ли это самообмана или того, что могут другие сказать? Почему мы хотим убедить себя в собственной честности? Разве вся эта проблема не содержится в нашем стремлении быть уверенными, убежденными в важности нашего становления?

Желание быть — это начало сложности. Ведомые вечно усиливающимся желанием быть, внутренним или внешним, мы принимаем или отрекаемся, поддерживаем или отрицаем. Понимая, что время обворовывает нас, мы примыкаем к бесконечному. Эта борьбы за бытие, положительное или отрицательное, через присоединение или отторжение, никогда не окончится с помощью внешнего жеста, дисциплины или практик. А понимание этой борьбы принесет естественно и спонтанно свободу от внешнего и внутреннего накопления противоречий. Реальность нельзя постичь отторжением. Она недосягаема никакими средствами. Все средства и цели — это форма привязанности, они должны прекратиться ради бытия реальности.

Грани индивидуума

Он пришел навестить нас, окруженный своими учениками. Все они были разными: преуспевающий и бедный, высокопоставленное государственное лицо и вдова, фанатик и молодой человек с улыбкой. Они были приятной и счастливой компаний. На белых стенах дома плясали тени. В густой листве визжали попугаи, мимо с шумом пронесся грузовик. Молодой человек был нетерпелив и настаивал на важности роли гуру. Остальные соглашались с ним и восторженно улыбались, когда он доходчиво и объективно доказывал свою точку зрения. Небо было ярко-голубым, орел с белым опереньем на шее кружил прямо над нами, на расстоянии взмаха крыла. День был прекрасным. Как же мы разрушаем друг друга — ученик гуру, а гуру ученика! Как мы приспосабливаемся, отдаляемся, чтобы снова обрести форму! Из сырой земли птица тащила длинного червя.

Мы множество, а не один. Одно не начинает существовать, пока множество не прекратит быть. Шумное множество воюет друг с другом днем и ночью, а эта война — боль жизни. Мы уничтожаем одного, но на его месте возникает другой. И этот кажущийся бесконечным процесс и есть наша жизнь. Мы пытаемся подсунуть одно вместо множества, но одно вскоре становится множеством. Голос множества — это голос одного, и этот единственный голос начинает властвовать. Но он является все еще множеством голосов. Мы — это голос множества, но мы пытаемся услышать тихий голос одного. Множество никогда не сможет обнаружить одно.

Наша проблема состоит не в том, как услышать в нас голос одного, но как понять композицию и состав множества, кем мы являемся. Одна грань множества не может понять множество. Одна сущность не может понять множество сущностей, кем мы являемся. Хотя одна грань пытается контролировать, воспитывать, формировать другие грани, ее попытки самоотграждают и сужают. Целое нельзя понять через часть, поэтому мы никогда не понимаем. У нас никогда нет представления о целом, мы никогда не осознаем целое, потому что мы слишком заняты частью. Части делятся и становятся множеством. Для осознания целого, противоречия множества, должно быть понимание желания. У хотения есть только одна деятельность желания, хотя у него появляются варьирующиеся и противоречивые требования, преследования, но все это — результат желания. Желание нельзя возвеличивать или подавлять, оно должно быть понято без того, кто понимает. Если сущность, которая понимает, присутствует, тогда это все еще сущность желания. Понимать без переживающего означает освободиться от одного и множества.