Комментарии к жизни. Книга первая

Кришнамурти Джидду

Она сказала, что принадлежала нескольким религиозным обществам и наконец-то остановилась на одном. Она работала на этом обществе в качестве лектора и пропагандиста, практически по всему миру. Ради этой организации она оставила семью, комфорт и много чего другого, сказала она. Она приняла ее верования, ее доктрины и предписания, следовала за его лидерами и пробовала медитировать. Ее высоко ценили как члены организации, так и ее лидеры. Теперь же, продолжила она, услышав, что я сказал о верованиях, организациях, опасности самообмана и тому подобном, она ушла из этой организации и прекратила свою работу. Ее больше не интересовало спасение мира, она занимала себя своим маленьким семейством и его проблемами и лишь слегка интересовалась беспокойным миром. Она была склонна к ожесточенности, хотя внешне была доброй и щедрой. Она сказала, что, кажется, ее жизнь была потрачена впустую.

После всего ее прошлого энтузиазма и дел где оказалась она? Что случилось с нею? Почему она была настолько унылая и утомленная и в ее возрасте озабочена такими тривиальными вещами?

Как легко мы уничтожаем тонкую чувствительность нашего существа. Непрерывная борьба и спор, беспокойные побеги и страхи очень скоро притупляют ум и сердце. А хитрый ум быстро находит замену чувствительности к жизни. Развлечения, семья, политика, верования и боги занимают место ясности и любви. Ясность потеряна из-за знаний и веры, а любовь из-за ощущений. Разве вера привносит ясность? Разве крепкие сжимающие стены веры приводят к пониманию? Какова необходимость в верованиях, и разве они не загружают и без того переполненный ум? Понимание того, что есть, не требует веры, а лишь прямого восприятия, которое должно быть напрямую осознано, без вмешательства желания. Это желание создает беспорядок, а вера — распространение желания. Желание проникает в нас скрытыми путями, и без их понимания вера только усиливает конфликт, беспорядок и антагонизм. Другое название для веры — это доверие, а доверие — это также пристанище желания.

Мы обращаемся к вере как средству для взаимодействия. Вера дает нам ту специфическую силу, которой обладает исключительность, поскольку большинство из нас заинтересовано во взаимодействиях, вера становится потребностью. Мы чувствуем, что не можем действовать без веры, потому что вера дает нам то, ради чего можно жить и работать. Для большинства из нас жизнь не имеет никакого другого смысла, кроме того, который придает вера. Вера приобретает большее значение, чем жизнь. Мы думаем, что жизнь нужно прожить в рамках веры, поскольку как можно действовать без неких норм? Поэтому наши действия базируются на идее или на ее результате. И тогда действие не столь же важно, как идея.

Могут плоды ума, даже блестящие и утонченные, придать когда-либо полноту взаимодействию, привести к полному преобразованию в бытии личности и в социальном устройстве? Действительно ли идея — это средство для взаимодействия? Идея может вызвать некоторую последовательность действий, но это просто деятельность. А деятельность полностью отличается от действия. Именно в этой деятельности каждый пойман в ловушку, и, когда по какой-либо причине деятельность останавливается, тогда личность теряется, и жизнь становится бессмысленной и пустой. Мы осознаем эту пустоту, сознательно или подсознательно, и, таким образом, идея и деятельность становятся наиболее существенными. Мы заполняем эту пустоту верой, и деятельность становится опьяняющей потребностью. Ради этой деятельности мы будем отрекаться, мы будем приспосабливаться к любому неудобству, к любой иллюзии.

Деятельность веры является запутывающей и разрушительной. Сначала она может казаться организованной и созидательной, но в ее следах остается конфликт и страдание. Каждый вид веры, религиозной или политической, мешает пониманию взаимоотношений, а без этого понимания не может быть никакого взаимодействия.

Молчание

Машина была мощной и хорошо отлаженной. Она легко переезжала холмы, ехала без дребезжания, и датчики были в порядке. Дорога круто поднималась из долины и проходила между апельсиновыми садами и высокими, широко раскинувшимися деревьями грецкого ореха. С обеих сторон дороги сады простирались на полные сорок миль, до самого подножия гор. Становясь прямой, дорога проходила через один или два маленьких городишка, и затем продолжалась по открытой сельской местности, которая казалась ярко-зеленой от люцерны. И снова, извиваясь по многочисленным холмам, дорога наконец уходила в пустыню.

Дорога стала ровной, гул двигателя тихим, а уличное движение было очень слабым. Возникало удивительное осознание сельской местности, изредка проезжавшего мимо автомобиля, дорожных знаков, чистого синего неба, собственного тела, сидящего в автомобиле. Ум затих. Но это не было спокойствием после утомления или расслаблением, это было внимательное умиротворение. Не было никакого умысла в молчании ума. Не было никакого наблюдателя этого спокойствия, переживающий полностью отсутствовал. Хотя отрывками велась беседа, в этой тишине не возникало никакого колебания. Слышался рев

ветра, когда автомобиль несся вперед, и все-таки это спокойствие было неотделимо от шума ветра, от звука автомобиля и от произнесенного слова. У ума не было никакого воспоминания о предыдущем спокойствии, о той тишине, которую он знал до этого. Он не сказал: «Это есть спокойствие». Не было никакого словесного определения, которое является только признанием и подтверждением некоторого подобного опыта, поскольку не было никакого словесного определения этому, мысль отсутствовала. Никакой записи об этом не было, и поэтому мысль оказалась неспособна уловить эту тишину или подумать о ней, так как слово «тишина» не означает тишину. Когда нет подходящего слова, ум не может работать, поэтому переживающий не может зарегистрировать это как средство для дальнейшего удовольствия. В этом ощущении не было никакого процесса сбора информации и даже не было поиска приближенного значения или уподобления. Движение ума полностью отсутствовало.

Автомобиль остановился у дома. Лай собаки, разгрузка автомобиля и общее волнение никоим образом не затрагивали эту необыкновенную тишину. Не было никакого волнения, и спокойствие продолжалось. Среди сосен гулял ветер, тени становились длинными, вдали среди кустарников кралась дикая кошка. В этой тишине было движение, и движение не было отвлечением. Не было никакого фиксированного внимания, чтобы быть отвлеченным. Отвлечение возникает, когда интерес перемещается с главного. Но в этой тишине было отсутствие заинтересованности, и не было никакого далекого ухода от действительности. Движение не происходило вне тишины, а было внутри нее. Это была неподвижность, не вызванная смертью, затуханием, а жизнью, в которой было полное отсутствие противоречия. Большинству из нас борьба между болью и удовольствием, побуждение к деятельности придает смысл жизни. А если это побуждение убрать, мы бы были в растерянности и скоро распались бы. Но эта неподвижность и ее движение были творчеством, вечно обновляющим себя. Это было движение, которое не имело никакого начала и никакого окончания. Это была вечность. Движение подразумевает время. Но здесь не существовало никакого времени. Время — это больше и меньше, близко и далеко, вчера и завтра. Но в этой неподвижности всякое сравнение прекращалось. Это не была тишина, которая заканчивается, чтобы начаться снова. Не было никакого повторения. Множественные уловки хитрого ума полностью отсутствовали.

Если бы эта тишина была иллюзией, она бы имела какое-то отношение к уму. Ум либо отклонил бы ее, либо уцепился бы за нее, логически опроверг бы ее или с тонким удовлетворением отождествил бы себя с ней. Но так как он не имеет никакой взаимосвязи с этой тишиной, ум неспособен принять или отвергнуть ее. Ум может оперировать только собственными проецированиями, тем, что находится в нем самом. Но у него нет никакой взаимосвязи с вещами, которые не его собственного происхождения. Эта тишина не принадлежала уму, поэтому ум неспособен искусственно воссоздать ее или отождествить себя с ней. Содержание этой тишины нельзя измерить словами.

Отказ от богатства

Мы сидели в тени большого дерева, любуясь зеленой долиной. Суетились дятлы, муравьи длинной очередью носились туда-сюда между двумя деревьями. С моря дул ветер, принося издали запах дыма. Горы были синими и сонными. Часто они казались такими близкими, но теперь они были далеко. Маленькая птица пила из небольшого водоема, образовавшегося из-за прохудившейся трубы. Две серых белки с большими густыми хвостами гонялись друг за другом вверх и вниз по дереву. Они то поднимались на вершину, то спускались вниз, несясь с безумной скоростью почти до земли, и затем поднимались снова.

Когда-то он был очень богатым человеком, но отказался от своего богатства. Он обладал крупным имуществом и наслаждался грузом своей ответственности, поскольку он был щедрым и не слишком жестокосердным. Он давал без ограничений и забывал о том, что дал. Он был добр к своим помощникам, заботился об их благе и легко получал прибыль в мире, который прогибался от зарабатывания денег. Он отличался от тех, чьи счета в банке и инвестиции значительнее их самих, от тех, кто одинок и боится людей и их нужд, кто изолирует себя в специфической атмосфере собственного богатства. Он не был угрозой для своей семьи и при этом он не уступал легко, он имел много друзей, но не потому что был богат. Он рассказывал, что отрекся от своего имущества, потому что его вдруг осенило, какой совершеннейшей глупостью были его бизнес и богатство. Теперь у него не было ничего, кроме нескольких вещей, и он пробовал жить просто, чтобы понять жизнь, узнать, есть ли кроме потребностей физических кое-что еще.