Комментарии: Заметки о современной литературе (сборник)
Шрифт:
Это идеи реформаторские. Но ведь страна и встала на путь реформ. Сторонников радикальной оппозиции реформам практически нет, идеи насильственных перемен изжиты. И давно пора реабилитировать понятие либерализма, как реабилитированы понятия: добро, порядочность, милосердие, гуманность, сострадание, благотворительность и т. д. И перестать третировать его как половинчатую идею.
Время устало от окончательных идей. Время напоминает о трижды осмеянной радикалами теории малых дел – именно малые дела сегодня и способны постепенно преобразовать общество.
В Махабхарате
Понимание жизни не как жертвы будущему, а как посильного деянья, как творческой задачи сегодня более продуктивно. Оно взывает к личной ответственности. В сфере культуры – к созиданию, к «собиранию камней». В сфере идей – к диалогу.
Насадить либерализм всего труднее – он не может быть внедрен силой. А противников у него много.
Он ненавистен охранителям, стоящим на страже «идейной чистоты» и личных привилегий. Доверия к ценностям свободы очень мало и у представителей национал-радикализма, несмотря на то, что критика ими ряда замшелых догматов объективно работает на расширение пределов свободы.
Казалось бы, те, кто поднимался против ретроградов под флагом демократизации, кто расшатал здание сталинизма, кто хотел видеть общество открытым, должны ценить идеи либерализма. Но и здесь, как я пыталась показать, совсем невелик кредит свободы мысли. Тут властвует теория, что врагов всего передовогонадо подавить, заставить замолчать, иначе победит бюрократическая оппозиция или национал-радикализм (и в самом деле способный привести страну к катастрофе). Сначала победим, а потом допустим свободу мысли. А не будет поздно?
А. Стреляный прекрасно, на мой взгляд, сформулировал это, передав свои ощущения в связи с, казалось бы, радостным событием – осуждением статьи Н. Андреевой «Не могу поступаться принципами», этого манифеста сталинизма: «Больше всего я боюсь, что консерваторы будут вынуждены замолчать… Затыкая им рты, мы не просто уподобимся им, нет – мы можем незаметно для самих себя стать ими („Московские новости“, 1987, № 18).
Замечание на редкость точное. Добавлю, что, начав затыкать рты, трудно остановиться. Это ведь тоже опыт нашей истории. Сначала – затыкали рты врагам, контрреволюционерам, потом – идейным противникам, потом – внутрипартийной оппозиции, отщепенцам, уклонистам, а потом уж – друг другу.
И я бы предпочла оказаться плохим пророком, чем увидеть углубившимися те печальные тенденции, о которых говорилось здесь, – увидеть, как на смену замшелым ортодоксам с портретом Сталина на стене и набором цитат из «Краткого курса истории ВКП (б)» являются новые догматики с набором цитат из Ленина и новым иконостасом, заменившим – частично, впрочем, «сброд тонкошеих вождей» (Мандельштам), но с теми же поисками объекта ненависти, шельмованием инакомыслящих (враг перестройки),требованием единомыслия и недоверием к ценностям либерализма – за исключением, быть может, одной его разновидности –
Дело же не в том, чтобы одна догма заменила другую, не в смене иконостаса, но в освобождении от всяких догм вообще. Пока мы лишь в начале этого пути, на котором слишком много преград, и одна из главных – психологическая неготовность к свободе.
Требование свободы для себя предполагает признание свободы для другого. Право высказать собственную мысль предполагает признание права на инакомыслие.
Мы бурно радуемся гласности, мы пробуем свои голоса, срываясь в крик, но это стремление перекричать друг друга, а то и заткнуть другому рот вовсе не свидетельствует о торжестве свободы.
Как говорится в пословице, колокольный звон не молитва (а крик – не беседа). Дойдет ли до молитвы?
Новый мир, 1988 № 8
Последующие события нашей литературной жизни лишь укрепили меня в правомерности того невеселого диагноза «нелюбовь к свободе», который я предложила, определяя характер литературной ситуации.
«Писатели разделились на два лагеря, и шаг вправо, шаг влево считается за побег», – мрачно пошутил один литератор. Сделать этот шаг – значит получить автоматную очередь от литературных охранников, фанатиков своей идеи.
С. С. Аверинцев в статье «Старый спор и новые спорщики» напоминает высказывание Честертона, что «фанатик – не тот, кто с жаром защищает свои убеждения, а тот, кто вообще неспособен увидеть чужое убеждение как убеждение… Кто воображает, что противников непременно подкупили или, в лучшем случае, совратили…».
Это очень точно характеризует нынешний момент наших полемик, в которых торжествует нетерпимость, непримиримость, склонность воспринимать чужое мнение не как иное,а как враждебное, а в любом оппоненте видеть не инакомыслящего, а врага.
История нашей партийной оппозиции, когда иное мнение тут же квалифицировалось как «враждебная вылазка», которой полагается «дать отпор», очень многое объясняет и в психологии наших литературных споров, и в характере восприятия критических текстов. Я бы определила его как восприятие сигнальное.
Читающий не стремится охватить весь комплекс идей, понять целое, направленность мысли, он лишь выхватывает имя, слово, фразу – знак, служащий ему опорой для классификации по тому или иному признаку, т. е. делает именно то, против чего и направлена статья.
Знаковым восприятием имен Шатрова, Рыбакова, Дудинцева объясняется, очевидно, то, что всякая попытка высказать независимое суждение об этих авторах отвергается – ты можешь только присоединиться к одной из сторон (или тебя присоединят).
Ты высказываешь сомнение в художественных достоинствах пьесы Шатрова – тебе объясняют (Л. Овруцкий в «Советской культуре»), что другому критику, Ланщикову, не нравится не только Шатров, но и Бек, и Рыбаков, и вообще идеи перестройки, и, стало быть, ты с ним в одной шеренге.