Комментарии: Заметки о современной литературе (сборник)
Шрифт:
Сарнов не видит связи между идеями мировой революции и Афганистаном? Что ж делать… Но не могу не заметить, что связь эта представляется очевидной не только мне. К примеру, И. Золотусский, рассуждающий о крушении идеологии, попытка воплощения в жизнь которой обернулась миллионами трупов, пишет: «Могилы зарастают травой… но новые могилы вырастают на наших кладбищах, могилы мальчиков из Афганистана, и разве не та же сила толкнула их на смерть, что и выбила полнарода при Сталине?» («Новый мир», 1989, № 1). На мой взгляд – та же. На взгляд Сарнова – совсем иная.
Что ж – можно и поспорить. В конце концов именно это я и предлагаю – спор, открытый диалог. Честное отношение
Но одно скажу твердо: моя статья – вовсе не попытка сесть меж двух стульев, оказаться «над схваткой», как определяет Сарнов, и т. п., но лишь попытка зафиксировать весьма серьезные расхождения в том лагере, который относительно недавно ощущался как единый, противостоящий официозу и брежневщине.
Чем отличается хрущевская оттепель, авангардом которой были «шестидесятники», от нынешней перестройки?
Для шестидесятников характерно ощущение своей связи с идеологами коммунизма, а в смысле традиции – с русским освободительным движением. (До сих пор Ю. Буртин убежден, что у нас, к примеру, нет критики только потому, что нет Добролюбова, и что никто, кроме как Добролюбов, нам не нужен.)
Поколение, идейно сформировавшееся в «застойные» семидесятые, включило в круг своего образования совсем иные явления русской культуры. (Ставка исключительно на Добролюбова вызывает у этого поколения иронию или недоумение.)
«Это наши внутрипартийные разногласия», – говорит уполномоченный НКВД Алферов главному герою романа Рыбакова «Дети Арбата» Саше Панкратову, объясняя причину ареста и ссылки Саши. Так оно и есть. Саша не имеет никаких особых разногласий с правящей партией касательно конечных целей. У шестидесятников со сталинистами те же разногласия.
Антисталинизм – последняя идеология, столь же целостная, в сущности, как и сталинизм, основанная на постулате, что Сталин извратил святые идеи социального братства, справедливости и исказил светлые идеалы, предначертанные раньше человечеству, и стоит тольно очистить идеалы от Сталина, как они засверкают в прежнем блеске и человечество двинется предначертанным раньше путем вперед, к победе…
Меж тем акцент перестройки в сравнении с акцентом оттепели явно сместился – целый ряд публикаций, в том числе по истории русской культуры и философии, ставят вопрос о корнях общественного утопизма, заставляют задуматься не о том, была ли альтернатива сталинизму, а о том, почему именно нам выпало осуществить социальный эксперимент, от которого отказалась Европа? Почему не прислушались к голосам тех, кто предостерегал от непродуманного, «схематического» эксперимента, заявляя еще в 1917-м, и даже раньше, что он приведет к невиданной диктатуре, к рекам крови, к технической отсталости, что он отбросит Россию на много лет назад?
В рамках полемики кочетовского «Октября» и «Нового мира» Твардовского эти вопросы для обсуждения не предъявлялись. И попытка взглянуть на них глазами участников тех полемик порой приводит к курьезным замечаниям, вроде того, что постановка вопроса об идейных причинах сталинизма есть попытка снять ответственность со Сталина.
Не того ли порядка и бурное возмущение Ю. Буртина моими суждениями по поводу позиции «старого» «Нового мира»? («Знамя», 1988, № 10).
Не буду повторять их – они изложены выше, но замечу лишь, что если авторы знаменитого письма одиннадцати упрекали журнал в покушении на устои, то есть это был упрек со стороны бюрократической
Наверное, можно отвести этот упрек, по сути, в недостатке смелости «Нового мира», заявив, что он неисторичен. Можно сказать, что, будь «Новый мир» свободнее, решительнее, он не просуществовал бы и месяца. Можно сказать, что аналогичный упрек уже был сделан Солженицыным, что я повторяю его, не имея морального права вторгаться в полемику, которую пристало вести участникам литературного процесса тех лет, а не сторонним наблюдателям (скажу в оправдание, что историк литературы тоже имеет свои права).
Можно, наверное, найти и другие аргументы для отстаивания своего мнения, но аргументы, а не брань. А то получается: ты, вступая в спор, надеешься на соблюдение правил чести и говоришь, что Буртин пишет «смело и честно», но что тебя «смущает данная им версия духовной жизни общества», аргументируя – почему. А в ответ слышишь обиженное: «себялюбивая пустота». Неужто никаких других аргументов не нашлось? Мы же вроде не в трамвае ссоримся…
Подчеркну, что шестидесятничество как идеология не тождественно понятию «поколение шестидесятников»: многие из тех, кто принадлежат этому поколению, кто начинал свою литературную деятельность в рамках этой идеологии, эволюционировали. Нынешняя перестройка вышла из идей шестидесятничества, как вся литература из «Шинели» Гоголя. Но не только вышла, но и выросла из ставших тесными одежд.
Примечание 2007 года
Статья написана в середине 1988 года. Напомню, что это было время, когда печать с каждым месяцем отвоевывала у цензуры новые уступки, но все еще не обрела свободу высказывания.
До отмены шестой статьи конституции, говорящей о руководящей и направляющей роли коммунистической партии, была еще далеко, коммунизм был официальной идеологией страны, критика его «извращений», каковым считался сталинизм, разрешалась, критика самого Ленина и идейных основ коммунизма не допускалась. Отсюда в полемике тех лет много непрямых высказываний, обилие эвфемизмов и попыток говорить с читателем через голову цензуры. В статье «Колокольный звон – не молитва» нигде не упоминается слово «коммунизм», но присутствуют его многочисленные эвфемизмы и автор нисколько не скрывает антикоммунистический пафос своих высказываний.
Сейчас трудно представить, что статья, напечатанная в толстом журнале, может вызвать бурную полемику в разных изданиях, десятки печатных откликов, реже сочувствующих, чаще раздраженных.
Многие из положений статьи ныне производят впечатление «общих мест», а тон кажется излишне пафосным. Но не забудем, что иные общие места приходилось когда-то с пеной у рта отстаивать в спорах.
СОЛЖЕНИЦЫН И МЫ
Один из персонажей романа Солженицына «В круге первом», дочь прокурора Клара, твердо усвоила еще в школе, какая это скучная вещь – литература: «…ограниченный в своих дворянских идеалах Тургенев; связанный с нарождающимся русским капитализмом Гончаров; Лев Толстой с его переходом на позиции патриархального крестьянства…» Кларе, как и ее подругам, непонятно, «за что вообще этим людям такое внимание; они не были самыми умными (публицисты, и критики, и тем более партийные деятели были все умнее их), они часто ошибались, путались в противоречиях, где и школьнику было ясно, попадали под чуждые влияния – и все-таки именно о них надо было писать сочинения…»