Комментарий к роману Чарльза Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба»
Шрифт:
Пренебрежение Диккенса к реалистическим приемам покажется читателю еще разительнее, если он обратит внимание на то, что сам мистер Пиквик представлен ему далеко не с реалистической полнотою. Фантазия Диккенса расцвечивает только те грани, которые он решил показать читателю, — об остальном он даже не вспоминает. А если в развитии собственного повествования ему приходится натолкнуться на какой-нибудь пробел, он, долго на нем не останавливаясь, придумывает какую-нибудь неожиданную комбинацию, предоставляя подробности воображению читателя.
Критика отмечала непоследовательность в развитии характеристики мистера Пиквика (ч. 13), но перемена плана и введение водевильной завязки могут служить достаточным объяснением того, почему Диккенсу удобнее показалось иметь дело с энтузиастическим моралистом, чем с энтузиастическим педантом, будь то ученый или дилетант, соревнователь науки. Англия, которую наблюдал Диккенс и которую он знал по литературным изображениям XVIII века, давала богатый материал для построения любого типа. Но все же читатель вправе поинтересоваться: каково реальное лицо мистера Пиквика,
Из двух слоев этого класса, который по преимуществу любил изображать Диккенс, — нижнего, разоряющегося и вырождающегося, и верхнего, процветающего и преуспевающего, — мистер Пиквик представлял второй. Люди его круга, укрепив свое имущественное положение, к концу жизни или посвящали свои досуги управлению завоеванной ими у джентри (ч. 32) страны, или по-прежнему занимались накоплением, укрепляя в то же время материальную основу благополучия своего класса, или, наконец, завершали свой бренный путь, питаясь на проценты с накопленного капитала и предаваясь развлечениям, — как говорилось: «жили джентльменами». Таким джентльменом конторского происхождения и был мистер Пиквик. Но это — голый вывод, на фоне которого воображение может нарисовать любого купца, коммерсанта или фабриканта — в любой области производства и с любой биографией. Диккенс на помощь читателю не идет. Лишь когда ему нужно связать какие-нибудь концы, он ad hoc придумывает более или менее правдоподобную комбинацию. Таковы, например, некоторые подробности в отношениях мистера Пиквика с мистером Уинклем и мистером Снодграссом.
Оба эти пиквикиста, по-видимому. принадлежат к тому же социальному слою, что и мистер Пиквик, хотя их социальное положение очерчено столь же неопределенно. Первоначально, по первой главе, они — равноправные с мистером Пиквиком члены клуба, но чем дальше развивается рассказ об их похождениях, тем более они молодеют, и в конце концов оказываются едва лишь начинающими деловую жизнь, малоопытными людьми. Возраст их неизвестен; ясно только, что они представляют поколение, следующее за Пиквиком, — то, которое начинает «благополучную» викторианскую эпоху Англии XIX века. Ничто не мешает предположить, что они, прежде чем предпринять свои похождения, состояли начинающими клерками в конторе мистера Пиквика. Во всяком случае, как они познакомились и сошлись с мистером Пиквиком. неизвестно. Когда в пятидесятой [в наст, издании — сорок пятой. Ред.] главе Диккенс посылает мистера Пиквика в Бирмингем мирить отца Уинкля с сыном, мы узнаем только, что мистер Пиквик состоял в переписке с Уинклем-старшим как наставник его отпрыска, не будучи лично с ним знаком. Были ли у мистера Пиквика какие-нибудь еще отношения, может быть деловые, с бирмингемским владельцем пристани, об этом мы не знаем. Ясно, что комбинация с перепиской придумана Диккенсом ad hoc, чтобы дать право мистеру Пиквику выступить в роли примирителя. Точно так же ad hoc сочинен ливерпульский агент, который переправляет Джингля в Демераруи который, оказывается, не раз был обязан мистеру Пиквику (гл. 48, LIII), когда тот еще вел свое, нам неизвестное дело. И точно так же ad hoc, — может быть, потому, что уже некогда было вводить в роман новых лиц, — в последней главе романа мы неожиданно узнаем, что мистер Снодграсс был сирота и мистер Пиквик в силу неизвестных отношений с неизвестным отцом мистера Снодграсса состоял опекуном последнего.
Диккенсу не нужно было бы в конце романа придумывать такую экспозицию, если бы он сразу имел в виду некоторую социальную группу, связанную реальными отношениями.
ЧАСТЬ 15
Конец и продолжение «Пиквика»
Честертон в книге о Диккенсе отмечает создавшееся у него с детства впечатление, что в «Пиквикском клубе» нет конца, как будто в книге недостает нескольких страниц. На этом основании он даже не считает это произведение романом, потому что у романа непременно есть конец. С другой стороны, он думает, что Диккенс с таким же успехом мог бы остановиться на любом другом месте, где завершается какой-нибудь эпизод. Читатель всегда будет чувствовать, что похождения Пиквика не кончились, и будет ждать, что где-нибудь он с ним да столкнется еще раз. Насколько причудливо утверждение Честертона, будто «конец» есть признак романа, настолько же убедительно его желание еще раз встретиться с Пиквиком. Недаром Сэм Уэллер, хорошо проникший в психологию своего хозяина, скептически относится к заявлению, будто его похождения кончены. Как знать? Сейчас он так думает, но кто поручится, что он не изменит своего решения, ведь у него душа двадцатипятилетнего (гл. 50, LVI)? Именно наблюдение Сэма в особенности убеждает, что дело здесь не только в формальных недостатках построения. В романе нет временного приурочения, а потому, естественно, нет и определенного во времени конца, как нет и начала, ибо мы не знаем, откуда пришли все эти старомодные
Вкладывая слова сомнения в уста Сэма, Диккенс, может быть, сам испытывал то чувство, которое испытывает читатель, закрывая его книгу: как жаль, что кончилась вся эта неразбериха! А может быть, в таком ненастоящем окончании «без конца» неясно для самого Диккенса проявился инстинкт писателя: если бы дальнейшие его литературные успехи оказались не так блестящи и он потерял внимание читателя, ему нетрудно было бы вернуть его, вызвав вновь на сцену мистера Пиквика. Мистер Пиквик воскрес бы и, как воскресший Рокамболь, продолжал бы свои похождения: вне времени их можно было бы продолжать, сколько хватило бы пространства. И действительно — не прошло и двух лет по окончании «Пиквикского клуба», как Диккенс обдумывает план новой литературной затеи с участием мистера Пиквика и Сэма Уэллера, изложенный им в письме к Форстеру (июль 1839 г.).
Это план издания, которое должно было напоминать, по его собственным словам, аддисоновский «Спектейтор» («Зритель»); но, с другой стороны, нетрудно заметить в нем также сходство с планом «Пиквика». Издание должно открываться некоторой вымышленной историей возникновения его, затем вводится нечто вроде маленького клуба, отчет о действиях и похождениях членов которого может быть дан в свободной последовательности; далее могут быть вводимы новые лица и вновь выведены мистер Пиквик и Сэм Уэллер; к этому присоединяются в свободной форме и в произвольной последовательности очерки, рассказы, приключения, письма мнимых корреспондентов; особое внимание уделяется палатам (парламента) и Лондону, о прошлом, настоящем и будущем которого будут вести ночные беседы (Диккенс вспоминает «Тысячу и одну ночь») Гог и Магог(деревянные статуи, украшавшие Гилдхолл лондонского Сити), а также сатирическим статьям, темою которых будет местная юстиция, а формою — переводы «Варварских хроник» несуществующей страны (нечто вроде «Путешествий Гулливера», поясняет Диккенс).
В следующем, 1840 г. Диккенс начал осуществлять этот план в урезанном и обесцвеченном виде в «Часах мистера Хамфри»; из футляра этих часов доставались рукописи и читались в небольшом кругу друзей. Первый выпуск «Часов» был распродан в огромном количестве экземпляров (около 70 000), но лишь читатели узнали, что это не начало большой повести, спрос на издание упал. Диккенс тотчас изменил план издания и начал печатать «Лавку древностей», которую прервал всего два раза небольшими вставками, страховавшими от неуспеха: в них действовали мистер Пиквик и оба Уэллера. После этих небольших перерывов продолжается и заканчивается «Лавка древностей», а к «Мистеру Хамфри» Диккенс возвращается только затем, чтобы ввести в эту же рамку «Барнеби Раджа» и ликвидировать «Часы». Таким образом, затея оказалась неудачной: две большие повести разорвали слабую раму, и даже воскрешенный Пиквик оказался недостаточной скрепою. Но хотя Пиквик и Уэллеры явились только для спасения автора от литературной неудачи, новая встреча с ними доставила живейшее удовольствие их друзьям.
II. ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОН
ЧАСТЬ 16
Англия на рубеже нового века
Для подлинного реализма Диккенсу недоставало столь же развитого чувства времени, каким у него было чувство материального пространства. Для реального определения социального факта мало пространственной приуроченности, хотя бы указываемое пространство и было так заполнено материально-бытовым содержанием, как это бывает у Диккенса; вне времени, вне конкретной истории факт остается оторванным от почвы. Включение факта в бытовую обстановку места, при отрешенности от времени, только усиливает впечатление фантастического. Между тем эпоха, в которую жил мистер Пиквик, была эпохою большого исторического напряжения. Полезно припомнить некоторые ее особенности. Вторая половина XVIII и начало XIX века в Англии — пора быстрого, интенсивного революционного превращения земледельческой и мануфактурной страны в крупнопромышленную. Битва при Ватерлоо в 1815 г., кончившаяся победой Англии и разгромом Наполеона, означала выход промышленной Англии не только на Европейский континент, но и на рынки всего мира и на все торговые пути. Стремительное развитие промышленности, огромные успехи машинного производства, так называемая «фабричная система» (ч. 18) не только не тормозили, по крайней мере поначалу, сельского производства, но даже содействовали ему, поскольку и здесь могли найти себе применение новые средства труда (машинное оборудование, работа пара) и новые формы путей сообщения и транспорта (искусственные каналы). Сельское хозяйство реорганизуется, — мелкие земельные собственники разоряются, увеличивая массы бездомных батраков, а крупные земельные владения сосредоточиваются в немногих руках.
В этих же руках была сосредоточена политическая власть, в распоряжении которой находилась государственная машина, поддерживающая крупное землевладение, покровительствующая ему и защищающая его как от внешней конкуренции, так и от возможного понижения цен на внутреннем рынке. Крупные и даже средние земельные арендаторы, которые по своим экономическим интересам входят в состав «среднего класса», тем не менее отождествляют свои интересы с интересами крупного землевладения и поддерживают его партию. С другой стороны, землевладельцы нередко вкладывают свободные капиталы в разные виды фабричной промышленности и не видят на первых порах относительного противоречия своих интересов с интересами крупной буржуазии, превращающейся в независимую политическую силу. В новой сфере приложения своего капитала они ждут привычного для них покровительства государства и не всегда понимают, что с их же помощью растет новая социальная сила, жизненным условием которой является экономическая свобода.