Коммуна, или Студенческий роман
Шрифт:
Подошёл троллейбус. Вечно полный десятый троллейбус. Поля влезла, втиснулась, впихнулась и оказалась прижата к старушке с одной стороны, к молодому человеку – с другой и целой куче народу со всех прочих сторон.
Старушка ворчала, а молодой человек застыл и не шевелился. Полина пыталась подтянуть сумку чуть повыше, прижать к груди, но… куда там!
Как раз около филармонии троллейбус резко дёрнулся на перекрёстке. И Полина, качнувшись со всеми хором, наконец подтянула к себе своё турецкое сокровище и… И поняла, что в нём зияет дыра. Прямо на боку, обращённом прежде к молодому человеку. Она быстро ощупала ранение ладошкой и, подняв на молодого человека глаза, поневоле наполнившиеся слезами, сказала ему буквально следующее:
– Извините, это, случайно, не вы мне
Молодой человек смутился. И, глядя на струящиеся по щекам Полины слёзы, произнёс:
– Извините. Случайно я, – и протянул ей синенькую косметичку в мелкий цветочек – мамин подарок к поступлению в институт.
– Спасибо! – пролепетала Полина, принимая у молодого человека ещё одно своё сокровище.
И в данном случае, в отличие от сумки, «сокровище» – вовсе не плод воображения. Потому что в косметичке лежали не только тушь для ресниц и тени, на которые была потрачена целиком одна из стипендий, но и серьги с рубинами, доставшиеся от бабушки, золотая цепочка с крохотным золотым крестиком – подарок крёстной матери Ларисы, и серебряные монеты с профилем последнего императора Николая Романова, преподнесённые дедом – не тем, что тёзка императора, а тем, что бывший чекист. И не только монеты, но и крест «За храбрость» третьей степени. «Твой прадед был кавалером всех трёх крестов. И хотя они солдатские, а он был офицером, но ты себе даже не представляешь, какая это была честь, когда офицер становился кавалером всех трёх солдатских крестов!» – шептал он ей, ещё одиннадцатилетней. «Первые два сгинули, храни хотя бы этот!» – напутствовал дед. «Это твоего папы?» – уточнила тогда Поля. «Нет! Это отца твоей бабушки!» Полина ни тогда, ни после не придавала этим монетам и даже кресту особого значения, но раз дед велел хранить, значит, какое-то неведомое ей значение в них было. А может, и до сих пор есть, кто знает?
Пока у Полины мысли путались с ощущениями, молодой человек благоразумно решил как можно быстрее покинуть троллейбус. А другой молодой человек отчего-то хватал его за что придётся и вопил:
– Сейчас я тебя в милицию отведу!
– Не надо милиции! – включилась в реальность Полина. – Он же всё вернул. Вот только сумка… – Она всхлипнула.
– Не переживайте! – другой молодой человек отпустил первого, и тот быстренько слинял в раскрывшиеся двери. – Я могу зашить! Вас как зовут?
– Полина.
– А меня Сергей. Вам где выходить?
– Да вот… Как раз здесь.
– Ну так идёмте! – он схватил её за руку и вытащил на улицу.
На улице Полина, путая смех и слёзы, нервно пожаловалась новоявленному знакомому:
– Вот я дура: «Извините, это, случайно, не вы мне сумку порезали?» – передразнивала она сама себя.
– Вовсе вы не дура! Эффект неожиданности – завсегда самый действенный из всех. Кошелёк-то он вам вернул. Я, честно говоря, такого ещё не видел.
– Это не кошелёк. Это косметичка. Но кое-что ценное там было, да. Так что спасибо ему. И вам спасибо, Серёжа.
– А давайте я напою вас кофе, а? Надо же как-то снять стресс. Пройдёмся до «Сказки», там и пирожные есть. Вы как?
– С удовольствием. Правда, у меня дыра в сумке, и вообще… Кое-какие вещи. Вдруг вываливаться начнут?
– Давайте я вашу сумку в свою положу, мы выпьем кофе, и я провожу вас домой. А сумку вашу заберу. Починю – верну в исходной целости и текущей сохранности, идёт?
Наверное, только в юности можно поступать так безрассудно. Потому что Полина согласилась и тут же отдала незнакомому Серёже свою сумку, причём вместе с задекларированными ранее сокровищами. А ведь он мог оказаться подельником или этим… как там сейчас принято таких называть? Авантюристом, вот! Но глупая второкурсница Полина об этом вовсе не думала и отправилась есть вкусные пирожные и пить мутное пойло под названием «кофе» в кафе «Сказка». После Серёжа проводил её до подъезда, на скамейке в палисаднике перегрузил содержимое её сумки в пакет из-под своих кед и спортивной формы, взял номер телефона и был таков.
А Поля отправилась в свою уже почти обжитую
Эту дурацкую курточку она приметила в магазине на Ленина.
Шик-блеск, красота! Тонкая телячья кожа, обрамлённая розовым кроликом. Мечта! И размер. Она даже решилась примерить. Продавщица была неожиданно ласкова: «Ах, как вам, девушка, к лицу!» А то! Поля и правда стала цвета того самого розового зайца, разогревшись от смелости. Тон в тон. Ну кому нужна розовая кожаная куртка за… страшно сказать сколько, потому что если считать в стипендиях, то в столбик – страницы не хватит. И чего это она столько стоит, если в моде, как всегда, кожа чёрная и коричневая? Вот только ещё у Оксаны – той самой, что дочь главврача больницы водников, – есть зелёная. Полине и коричневые с чёрными не по карману, хотя они есть у многих, так нет! Розовую подавай. Желание было таким острым, таким невыносимым, что Поля была готова ради его осуществления на всё. Например, на звонок старшему брату… Поинтересовавшись, на что ей такая сумма – если для спасения жизни и здоровья, то…
– Нет! – выдавила Полина. – Я жива и здорова. Я просто присмотрела тут одну курточку…
Брат, только что прикупивший машину, заявил, что Рокфеллеру он даже отдалённо не родственник, отчитал юную балбеску и был, несомненно, прав. Автор целиком и полностью поддерживает таковую разумную позицию, потому что яснее ясного, что розовая курточка – предмет далеко не первой необходимости. Потому что лучше, например, купить диван. Сделать в комнате ремонт или прикупить запас тушёнки на случай ядерной войны! Но кого в восемнадцать лет интересуют разумные доводы!
Как-то раз, проезжая на неприлично яркой машине Глеба мимо этого самого магазина, в витрине которого висел на манекене вопиющего цвета кожаный заяц, Полина эдаким безразличным тоном бросила, мол, ах, какая курточка! Но то ли с безразличностью перегнула, то ли яркая машина ехала слишком быстро, но Глеб только и успел что:
– А? Где? Что?
– Да ничего! – моментально насупилась Поля. – Уже проехали.
А потом он целый вечер не понимал, почему она так сердита. В принципе, он бы с удовольствием купил Полине эту курточку, но просить мужчину о тряпке?! Увольте! Просить мужчину хоть о чём-то, кроме «полку прибить»? Да и то, если вспомнить папу, как он прибивал полки, то… Обещанного три года ждут. Или все пятнадцать. Да! Пятнадцать! Именно столько лет папа создавал стеллаж для огромного количества книг, большая часть которых покоилась на антресолях. И для того чтобы почитать того же, например, Хемингуэя, надо было дождаться папу с работы, потому что самой трогать лестницу нельзя, разобрать всю антресоль, обнаружить в дальнем конце трёхтомник Папы Хэма. А затем – всё обратно. Да под мамины песнопения. Иной раз подумаешь – лучше уж телефонный справочник перечитывать – он хоть под рукой всегда.
Встать в очередь на полки (как и на всё от кило и выше в этой стране – для тех, кто не помнит) папе не позволяла поза. Им, видите ли, нужны специальные полки – от пола до потолка. А не какое-то там «говно фанерное!».
В период актуальности Хемингуэя и Фолкнера чертёж стеллажа был уже готов. Лет десять как готов. Видимо, вылёживался и зрел. Плод чего-то такого сильно инженерного, не поддающегося женскому обывательскому сознанию. Затем ещё лет пять папа стеллаж «варил». Вернее, не папа, а сварщик. Из каких-то металлических трубок, раздобытых Полиным уже работающим тогда старшим братом. И вот, наконец, настала та торжественная неделя, в течение которой папа заполнял книгами некое циклопическое сооружение. Расставил. Открыл холодильник, чтобы налить себе сто граммов – в ознаменование, так сказать, хлопнул дверцей холодильника, и… вся конструкция – от пола до потолка – рухнула, как идея светлого будущего «в сердцах миллионов». Папа со своей рюмкой прошёл аккурат сквозь пролёт и стоял, ни капли не пролив, по колено засыпанный книгами…