Коммуна, или Студенческий роман
Шрифт:
Вы приехали – и в колхоз уехали. А я – нет. Потому что глупо ехать в колхоз, если Нина Николаевна позвонила заведующему кафедрой – он же ректор, как ты помнишь, – и сказала, мол, Игорь Иванович, а чего такая хорошая девочка, как Поля Романова будет помидоры собирать, если у тебя, друг любезный, давно окна в кабинете не мыты? Да и вообще на кафедре. Вот я приходила в девять утра, а в двенадцать уже была свободна. Денег не заработала, но и не надорвалась. По вечерам – Глеб. А на прошлые выходные я у него осталась. Он даже маме моей позвонил, сказал, что я у него ночевать остаюсь. Она там что-то орала, но он сказал, мол, вы в курсе, не беспокойтесь, мой адрес такой-то, если охота – приезжайте, только ваша дочь уже взрослая девочка, и я ей тут изволю делать предложение руки и сердца. Мамаша не приехала. А сегодня в больницу прилегла, м-да… Глебу я пока отказала в руке и сердце, но… Чего ж я сказать-то хотела? Что-то важное, да. Для вас, мужчин, важное. А!
– Поля, Поля! Поленька, хорош! Я два часа понимал, представлял, знал, находил и думал. Угукал, вставлял междометия, заваривал кофе. Что я могу тебе сказать? Выпьем за тебя, детка. – Примус достал из сумки бутылку вина.
Он был как-то необыкновенно серьёзен. И даже печален. Быстро разыскал у тётки Вальки в буфете штопор и два стакана. Раскрыл, налил. Подал Полине на подоконник, сам снова сел на пол:
– Хороший Тигр, ласковый. Все Тигры такие. Ласковые. Но опасные. За тебя, Полина! – Они чокнулись, Полина чуть пригубила, Примус осушил до дна.
– Лёшка, а помнишь, ты говорил, что ты лишь хочешь причаститься моего тела впоследствии? Ничего иного тебе не требуется, так малы твои запросы. Но ты обязуешься быть нежным, умелым и внимательным. Так что, как только я лишусь девственности, поставить тебя в известность!
– Помню. Это было год и два месяца назад.
– Я поставила тебя в известность.
– Я понял.
– И что теперь? Теперь ты уже не хочешь причаститься моего тела?
– Хочу.
– И?
– И я пойду, Поленька. До завтра. Не забудь про кофе на парапете с Коротковым. Можешь не провожать, я не боюсь старух и дворников-эгофутуристов.
– Лёш, тут живёт ещё какой-то Вечный Жид. И я не знаю, кто он такой. Его ты тоже не боишься? Кто он вообще такой, этот Вечный Жид? Я кроме ильфо-петровской версии никаких других не имею.
– Данный сюжет, – Примус тряхнул головой, как будто пытаясь избавиться от невидимого обруча, вдруг сдавившего ему виски. – Данный сюжет, послуживший материалом для многих литературных, поэтических и живописных произведений, – казалось, перед Полиной вновь привычный Примус, – как он рисуется в его окончательном виде, следующий: иудей-ремесленник, мимо дома которого вели на распятие Иисуса Христа, нёсшего Свой Крест, отказал Иисусу и оттолкнул, когда тот попросил позволения прислониться к стене его дома, чтобы отдохнуть, и за это был осуждён на скитание по земле до Второго пришествия и вечное презрение со стороны людей. Диалог Агасфера и Христа, обычно входящий, с разными вариациями, во все версии: «Иди, чего медлишь?» – «Я могу медлить. Но труднее будет медлить тебе, ожидая моего прихода»; либо: «Иди, на обратном пути отдохнёшь». Патриархальная трактовка такая: нагадил боженьке? Получи воздаяние. Но всё это, на самом деле… На самом деле всё не так. Не совсем так. Поленька, я пойду. Мне ещё к занятиям готовиться.
– Примус, тебе плохо? Ты что-то на себя не похож.
– Может, как раз наоборот. Сейчас я – это я. До завтра, Полина. – Он поцеловал девушку в лоб, сказал на прощание: – Не напивайся в одиночестве! Оставь, в следующий раз выпьем вместе. – И тихонечко прикрыл за собой дверь.
Полина, несмотря на предупреждение Примуса, налила себе стакан, прихватила Тигра свободной рукой и присела обратно на подоконник:
– Что я сделала не так?
Кот потянулся к её лицу и потёрся о щёку. Она подумала, что он приласкался. Но на самом деле он ей что-то хотел сказать. Ну, то есть донести. Чтобы она почувствовала. Но, увы и ах, люди – не коты, а коты – не
Люди
Люди, люди, люди.
Повсюду люди. Огромное количество людей. На лекциях, на занятиях, в больницах, в троллейбусах. Особенно в троллейбусах.
Пару дней спустя после переезда Полина отправилась в родовое гнездо за кое-какими вещами. Оказалось, что ей столько всего надо! С одной стороны – человек так неприхотлив, а с другой… Вот далась ей, к примеру, та розовая курточка? А вот далась! Сапоги есть, сумка есть, а достойной верхней одежды – нет. И вроде тот же голубой ватник в момент покупки казался ой как неплох. За ним даже специально ездили в Тирасполь. Зачем в Тирасполь? Потому что у мамы там подруга. А у Поли тысяча двести полновесных рублей. И мама повезла дочь на рынок в Тирасполь, потому что там подруга и вещи дешевле, чем на таком же рынке в Одессе. Полина купила себе какие-то дурацкие серые сапоги на каблуке и сама – сама!!! – выбрала себе этот ватник. Тогда он казался просто очаровательным. Но скажите, пожалуйста, как вместе носить серые сапоги на каблуке и голубой ватник? А между ними – джинсы. Эдакие, знаете ли, декотированные. Не знаете? Рассказываю: берёте изначально тёмно-синие джинсы, вбрите их с отбеливателем, и через пару часов – вуаля! – перед вами неровно-линялые джинсы на размер меньше того, что вы опускали в кастрюлю. То есть можете себе представить, да? Серые сапоги на каблуке, голубой ватник и линялые штаны в хаотичную полосочку. На шею ещё для верности – малиновый шарфик, зачем-то купленный в Москве на зимних каникулах второго курса… Цирк уехал – клоуны остались! Девичьей импульсивности некогда думать о комбинаторности. Хочется малиновый шарфик и голубое стёганое пальто? Получите. А вот что с этим делать – другой вопрос. Хотите Глеба с алой спортивной «Тойотой» и Примуса с Коротковым из общаги? Получите. А что с ними делать – вопрос совсем третий!
Мама – как раз выписавшаяся из больницы – для проформы покричала. За переезд. Но сильно распалив сама себя, уточнила, не водит ли уже Полина мужиков? И »дала ли» она уже Глебу? Полина честно ответила, что водит. И что «дала». «Того самого одного, чего они все хотят». Вот заодно и выяснилось, чего именно. Не слишком большая плата за то многое, что они, «мужики», могут тебе дать. Мама, разумеется, вместо того чтобы оценить честность ответов или удовлетвориться выяснением сакрального вопроса, заявила, чтобы Полининой ноги больше в доме не было, и для верности упала в обморок. Поля положила ключи от дома на кухонный стол, аккуратно переступила через подглядывающую за ней с пола родительницу и тихонечко клацнула английским замком. Благо собрать всё что нужно из вещей она уже успела. В сумку. В большую прекрасную сумку. Турецкую сумку из кусочков кожи! Не сумку – мечту! Этой сумкой Полину «короновали» как «мисс круиз» как раз во время её летних вакаций, частично проведённых с Глебом на пароходе. Вот такой вот ей выпал приз. Полина была на седьмом небе. Эта была первая её приличная сумка. Кожаная. Модная. И вообще.
Автору сейчас уже сложно понять те чувства, что испытывала Полина Романова к той сумке, потому что у сорокалетнего автора гардеробная забита модными кожаными сумками под цвет, фасон или просто для форсу. Но автор, не понимая Полину, тем не менее испытывает к ней жгучую зависть. Быть такой счастливой просто по факту обладания какой-то дешёвой сумкой, сшитой трудолюбивыми турками из кусочков некондиционной кожи?.. Вот бы такую жажду жизни! Вот бы такое удовольствие от ерунды! Впрочем, прости, боженька. Автор кривит душой. Любая сумка – сто двадцать пятая или просто «чтобы была» – она как первая. Это понимать надо!
Полина спустилась по Чкалова от проспекта Мира до Пушкинской, чтобы сесть на десятый троллейбус. В другой раз она непременно бы прошлась пешком. Что там идти? Всего пара остановок. Но Полине казалось – только не надо смеяться! – что сумка мёрзнет. Как раз очень похолодало. Пока Поля шла по Чкалова, ей казалось, что у всех прохожих только и дел, что её рассматривать. «Пожалуйста, – могла бы крикнуть она им. – Не обращайте внимания на моё драповое пальто! У меня есть очень приличная вязаная курточка с кожаными вставками, но ноябрь уж наступил, уж роща отряхает… Сами соображаете. Вы не смотрите, в чём я сейчас. Вот уже весной… Ну, я что-то придумаю на приобретение куртки моей мечты. Не буду вам пока открывать всех своих секретов! Потому что озвученная всуе мечта никогда-никогда не исполнится!»
Прохожим, если честно, было абсолютно наплевать и на Полины сапоги, и даже на её сумку. Им не то чтобы приятно было видеть непонятно чему улыбающуюся девушку, а просто улыбка – очень хитрая штука. Когда ты видишь, что кто-то улыбается, то сам начинаешь улыбаться в ответ. Даже если на улице начало ноября и у самого у тебя точно такое же пальто.
Стоя на остановке, Поля еле сдерживала желание засунуть сумку под это самое пальто. И только годами выработанный стереотип «нормального» поведения сдерживал её от такого нелепого поступка. Ей почти удалось уговорить себя, что сумка – предмет неодушевлённый. И что она не может мёрзнуть. Ментально – удалось. Но сердце… Нет, сердце – всего лишь четырёхкамерный мотор. Простой двигатель, перегоняющий по органам и системам тела «горючее» – кровь. Так что вернее будет сказать: «Но душу…» Чёрт её знает, где она, та душа? Ни в анатомии, ни в гистологии, ни в физиологии на этот счёт ничего не было сказано. Но незнамо где пребывающую в теле душу уговорить не удалось. В этом неизвестно чём неизвестно где – душе – Полина была уверена, что сумка мёрзнет.