Коммуналка: Добрые соседи
Шрифт:
— Так… сам, — стальные спицы в руках Прокофьевны качнулись, потревожив клубок шерстяных ниток. — Трижды прибегал. Наскипидаренный…
Клубок был сунут в стеклянную банку, откуда сбежать и не пытался. Нить от него тянулась к носку, который Прокофьевна вязала столько, сколько Эвелина себя помнила.
Вот же…
Новость не обещала ничего хорошего.
— Шубу вот повешу…
— Сюда давай, — Прокофьевна ткнула пальцем на тумбу, заменявшую ей стойку. — А то еще попортят… эх, девка, девка, когда ж в твоей
Вопрос был исключительно риторическим.
— Нечего гусей голым задом дразнить.
— Спасибо, — тихо произнесла Эвелина, скидывая шубу, которая тотчас исчезла в тумбе. А ведь гляделась тумба не такой и большой. Прокофьевна лишь рукой махнула, мол, что с тебя, болезной, взять-то.
Но неожиданно этот разговор успокоил.
И сил придал.
Выгонят?
Пускай.
Эвелина найдет себе занятие… пусть она ничего-то не умеет, кроме пения, но… она не станет унижаться. Бабушка никогда, и она тоже… и…
— Ах, дорогая моя, — голос Макарского был сладок, что патока. И поневоле Эвелина насторожилась. — А я уж заждался, право слово… но красивой женщине можно… красивую женщину не грех и обождать.
Рассеянный взгляд его застыл на лице Эвелины и почудилось в этом самом взгляде предупреждение.
— Мне кажется, я не опоздала, — Эвелине удалось улыбнуться вот так, легко, будто ничего-то не происходит, не происходило и никогда-то не произойдет.
Да и вовсе, право слово, какие могут быть потрясения в волшебном мире театра?
И при посторонних.
— Отнюдь, Эвелиночка, отнюдь. Вы как всегда пунктуальны… просто удивительное качества… наша Эвелина преисполнена… просто переполнена талантами.
Он мерзковатенько хихикнул. И Эвелина поняла, что, вероятнее всего, искать новую работу придется куда раньше, нежели она предполагала. Столь отвратительно угодлив Макарский делался лишь, имея дело с людьми, коих он полагал не просто стоящими выше, но и опасными, способными навредить или же, напротив, поспособствовать его, Макарского, карьере.
И стало быть, не простит отказа.
А отказать придется.
Эвелина оперлась на руку и шагнула в кабинет, из которого пахло сигаретами и коньяком.
— Знакомьтесь, Матвей Илларионович, эта наша звезда… наш талант… — Макарский закатил глаза, правда, было не понятно, кем именно он восхищается, Эвелиною ли или же этим самым Матвеем Илларионовичем, расположившемся в кабинете Макарского так, будто бы полагал этот кабинет своею собственностью.
Взгляд Эвелина выдержала.
Ко взглядам она привыкла, и отнюдь не только восхищенным. Восхищались ею лишь на сцене, издали, а стоило приблизиться и…
…этот хотя бы не облизывал.
Военный.
Определенно военный и дело даже не в форме, но в том, как сидит она, выказывая немалую привычку эту самую форму носить. И поставь вот этого,
Нельзя сказать, чтобы красив.
И хорошо. Красивые мужчины вызывали у Эвелины раздражение, особенно когда с этою своею красотой носиться начинали. Про Макарского вон шепчутся, что он и волосы завивает, и спать изволит в папильотках, и усы чернит, а то и гримом не брезгует, но в последнее Эвелина не больно-то верила.
Но все равно покосилась.
Худрук застыл в какой-то на редкость неестественной позе.
Полупоклон?
И руки прижал к груди. И шею вытянул совершенно по-гусиному, отчего вытянулось и лицо, увеличивши этакое случайное с гусем сходство. И без того немалый нос Макарского будто бы стал еще больше. Узкие щеки запали. А бакенбарды распушились, словно перья.
— Добрый день, — произнесла Эвелина мягко.
И руку подала.
Ее приняли крайне осторожно, явно не зная, что делать, пожать ли, поцеловать ли. Задержали. И отпустили.
— Добрый.
Голос у генерала оказался низким, бархатистым. Опасным.
И сам он…
Нет, определенно некрасив. Лицо брыластое, лобастое, с теми крупными чертами, которые хороши у породистых собак, но никак не у людей.
Молод.
Для генерала.
И значит, действительно опасен, если в годы ранние взлетел столь высоко. Но глядит спокойно. С толикой восхищения, что неожиданно приятно, однако восхищение это — не стоит обманываться — по сути своей лишь дань вежливости.
Эвелина склонила голову, повернулась, позволяя полюбоваться собственным профилем.
И не дожидаясь приглашения, опустилась на мягкий диванчик, про который в театре изрядно сплетен ходило, едва ли не больше, чем про самого Макарского. Эвелина предпочла о них забыть.
Временно.
Ногу за ногу забрасывать не стала. Но вот платье расправила. И замерла, ожидая продолжения.
— Я… пожалуй… оставлю вас, — спохватился Макарский. — Эвелиночка… все расскажет… поможет…
Он попятился и так, как был, спиною вперед, вышел в дверь, оставивши твердую уверенность, что у Эвелины выбора не осталось. Подобным мужчинам не отказывают.
Но и согласиться…
Нет, этот человек, в отличие от многих, с которыми Макарский пытался ее знакомить, еще не разобравшись в характере Эвелины, вовсе не внушал отвращения. Но это же еще не значит, что она должна взять и просто согласиться на…
На что, собственно?
— Прошу прощения, — произнес генерал, поднимаясь. — Я… предпочел бы побеседовать в ином месте. Если вас не затруднит.
— У меня репетиция, — Эвелина решила не капризничать, но лишь поставить в известность.