Коммуналка: Добрые соседи

Лесина Екатерина

Он закрыл глаза и сосредоточился.

— Как она сказала… даже пламя дракона не способно изменить суть. Мертвое останется мертвым. Живое живым. Но вот дать свободу оно способно.

Осляпкин появился после обеда. Вошел он бочком, явно испытывая некоторое смущение, о котором свидетельствовала предательская краснота щек и ушей.

В дверь он не постучал — поскребся и, не дождавшись ответа, приотворил, каким-то чудом, не иначе, всунул в образовавшуюся щелочку голову и поинтересовался:

—

Можно?

— Заходите, — Калерия бросила взгляд на часы. До конца рабочего дня оставалось еще изрядно, но и планов на оставшееся время хватало.

Один отчет чего стоит.

Осляпкин и вошел, как и был, бочком, прижимая обе руки к груди. Вошел и дверь закрыл. Уставился на Калерию круглыми несчастными глазами. С прошлой беседы он изменился мало, разве что ныне облачен был не в домашнее, но в спецовку, пусть и чистую.

— Я… хотел сказать вам спасибо большое.

— Пожалуйста, — осторожно ответила Калерия, прикидывая, как бы отказаться от благодарности, которую иные люди спешили выразить в материальном, так сказать, воплощении.

— Все переменилось… как вы и говорили. Больше не ругается, — Осляпкин расплылся в счастливой улыбке. — А тут… еще говорит, что ребеночка бы завести. Я ее на ребеночка долго уговаривал, а она все отказывала.

— Рада за вас.

— Только вы не подумайте, что я вас за этим всем беспокоить… это я так… — он вновь замялся и сделал глубокий вдох, собираясь с духом. — Вы извините, пожалуйста, если оно не к вам, но вы как человек знающий…

— Что случилось? — спросила Калерия.

— Дух неупокоенный.

— Дух?!

Осляпкин закивал.

— Я уж его отваживал, отваживал… и в клуб писал жалобу. И Галочка к ним тоже ходила ругаться, что по-за них у нас теперь дома покою нет. И на меня тоже ругалась, но так… не всерьез… он вроде и не сильно мешает.

— Дух? — еще раз уточнила Калерия. — Неупокоенный?

— Ага… я-то сперва что подумал? Дом-то старый, еще до войны поставленный. Я его, конечно, подправивши, а все одно… скрипит. Дерево рассыхается и скрипит. Но оно иначе скрипит. Как дерево. Понимаете?

— Нет, — честно призналась Калерия.

Осляпкин же почесал за ухом.

— Дерево, оно как скрипит? «Сквик-сквик». А тут иначе. «Сквир-сквир». И главное, когда?

— Когда?

— Под утро. Как самый сон, он и начинает скрипеть. И будто кто-то по дому ходит. А вчера еще окно открыл.

— Дух?

— Я понимаю, что это звучит… не по науке, — признался Осляпкин. — Я помню, что дух суть нематериальное явление, которое на материальный мир воздействовать способно лишь опосредованно, да и то в местах высочайшей концентрации силы. Но… окно-то открытое! А я закрывал.

— Что еще? — Калерия подавила вздох.

Разбираться надо.

Нет, в появление неупокоенного духа она не верила.

— Так… инструмент мой кто-то брал. Двигал. И еще заготовки. Ножки для табурету кто-то переложил. Я-то как складывал? Сперва та, которая с

сучком, его зашлифовать надо было, и вовсе подумывал заменить, но дерева хорошего мало. Для столярной-то работы нужно сухое, причем не быстрой сушки, а естественной, чтобы пару лет полежало. Вот… и найти непросто. Да. Потому и думал, что зашлифую. А перебирать стал, так она не первою, но в серединке лежит. Вот, — он вздохнул и решился сделать еще шажок. — Я бы ничего, но Галочка тревожится…

— Разберемся.

— Еще и говорить стал, — Осляпкин окончательно успокоился.

— Дух?

— Я вчера домой пришел пораньше. Думал, Галочке сюрприз устрою… мне тут… чеки дали… в «Альбатрос». А там пальто есть. С меховым воротником. Красивущее… как раз для Галочки. Я вот денег взять и заглянул, пока не забрали-то…

— Без примерки?

— Я Галочкины размеры хорошо знаю, — почти обиделся Осляпкин. — Не в первый раз так… а он мне и шепчет, мол, верни.

— Что вернуть?

— Не знаю, — Осляпкин покачал головой. — Потом в глазах все помутнело. Я очнулся, а духа нет. И чеков нет. И как быть? Хорошо, Галочке не говорил, она бы расстроилась…

Осляпкин потер шею.

А Калерия поднялась. Дух? Духи существа на диво пакостливые, и, против утверждения, на мир материальный они вполне себе воздействовать способны. Однако духам чеки в «Альбатрос» без надобности.

— Не шевелитесь, — попросила она, разминая пальцы.

И Осляпкин замер, уставившись круглыми своими глазами, моргая часто-часто. Он втянул голову в плечи и видно было, что ему страшно, хотя ничего-то в себе страшного Калерия не видела.

А вот поди ж ты.

Она обошла его кругом.

— Голову чуть наклоните, — попросила, коснувшись этой вот крупной головы, на затылке которой проклюнулась еще одна лысина, грозившая в скором времени разрастись и слиться воедино с высокими залысинами на лбу.

Калерия коснулась мягкой кожи, и Осляпкин вздрогнул.

— Больно?

— Н-нет.

— Совсем?

— Совсем.

— А когда очнулись, тоже больно не было?

— Н-нет, — он позволил себе головой покачать.

Шишек не наблюдалось, царапин тоже, из чего можно было сделать вывод, что неизвестный, напавший на Осляпкина — и отнюдь даже не дух, но существо материальное, — по голове его не бил. Стало быть…

Калерия принюхалась.

Ингвара бы позвать, но он опять на усиление пошел. Хотя… тонкий аромат магии еще держался, мешаясь с запахами лаков и железа, сырого дерева и человеческого тела.

Стало быть, действовали тонко.

— Пить хотелось? Когда проснулись?

— Д-да…

— Сильно?

— Две кружки выпил, — признался Осляпкин.

Что ж, пожалуй, стоило порадоваться, что этого бедолагу вовсе к праотцам не отправили.

— А еще он сказал, что если не верну, то хуже будет… вы уж разберитесь, — голос Осляпкина прозвучал на редкость жалобно. — А то Галочка волнуется.