Коммунизм и фашизм: братья или враги

Кара-Мурза Сергей Георгиевич

Ситуация ухудшилась вследствие неожиданного удара. Бальбо, главнокомандующий милиции, был вынужден уйти в отставку в результате разоблачений, сделанных в ходе его клеветнической кампании против газеты «Воче Репуббликана». Муссолини, который сам был замешан в это дело, принял отставку Бальбо, послав ему дружеское письмо, что усугубило скандал. Вероятно, он решил в любом случае заменить Бальбо одним бывшим генералом регулярной армии, но вместо того, чтобы ему поверили вследствие этой инициативе по «нормализации», создалось впечатление, что Муссолини действовал вынужденно¹⁹. Внутри фашистского движения Бальбо был очень популярен, поэтому последствия его отставки были серьезными, особенно в рядах милиции, которая сыграла важную и

вполне определенную роль в событиях, которые привели к 3 января.

Дело Бальбо акцентировало противоречия в политике Муссолини. Чтобы умиротворить консерваторов, необходимо было придать милиции национальную и военную роль, но для этого требовалось сотрудничество армии, которая не была готова дать свое согласие без определенных гарантий. Муссолини вдруг оказался в Сенате под перекрестным огнем критики военных и консерваторов и офицеров милиции, которые отстаивали ее интересы. Та настойчивость, с которой влиятельные представители армии, генералы Джардино, Цупелли и Кавилья²⁰ выдвигали свои требования, отражали их серьезную озабоченность тем, что существует весьма значительная вооруженная сила, не подчиненная, по сути, никакому эффективному контролю. Мог ли Муссолини быть уверен, что он контролирует свою недисциплинированную частную армию? Даже если успешный переворот был невозможен, милиция при поддержке остального фашистского движения могла устроить кровавый период междуцарствия.

Как сказал Джардино, общественное мнение было обеспокоено возможностью вооруженной реакции, «даже если она ограничится несколькими провинциями… в случае политических изменений или радикальной чистки». Последняя часть фразы выражала опасение, что Муссолини больше не в силах обуздать фашистское движение, даже если захочет; и так оно и было на самом деле. Следовательно, требование чистки среди высших чинов милиции отражало уже не только профессиональную ревность, но и настоятельную необходимость снова поставить под контроль вооруженные силы. «Армия всегда должна быть самой сильной из всех сил, существующих в нации, — продолжал генерал. — То, что предотвращает самые неожиданные конфликты и самую мысль о конфликтах и поэтому обеспечивает мир гражданского общества без необходимости применять насилие, это исключительно правильное соотношение сил». В данном случае речь шла не только о статусе, но и о власти.

Оппозиция офицеров милиции против новых директив, принятых под давлением армии²¹, не могла ограничиваться только вопросами содержания или статуса, но и была неотделима от них. Ее мотивы были не только материальными, но и психологическими (нежелание отказаться от политического насилия), социологическими (неприятие безликой бюрократической организации) и политическими (разделяемое с другими фашистами-экстремистами мнение, что пришло время покончить с дискуссиями). Эта мешанина проявилась в письме консула миланской милиции Карини:

«Если мы, вместо того, чтобы расходовать литрами чернила, снова возьмем в руки палки — сколько добра от этого получится! Для тех противников, с которыми мы имеем дело самый лучший и убедительный аргумент значит не больше, чем высохшая смоква… Генерал Радини переведен в Болонью; вместо него прибывает другой, смелый, но совершенно не известный нам генерал. Этот способ обращаться с милицейскими зонами как с армейскими полками или бригадами в принципе абсурден и неизбежно приведет к уничтожению милиции. Генерал Радини — уважаемый и непреклонный фашист, с ним все в порядке. Но он не хотел ехать в Болонью… и я думаю, он, в конце концов, подает в отставку. Если этот пример других станет уроком для нас и то же произойдет в Болонье, милиция распустится и исчезнет. Необходимо, чтобы Вы напомнили ему в этой ситуации, если он сам не понял, что мы надеемся, что добровольческая милиция останется в системе национальной безопасности точно тем же, что и сейчас.

Я пишу это… с чувством настоящего отчаяния в сердце (и я говорю только об отчаянии, потому что дисциплина запрещает мне упоминать другие чувства)… Я живу со своей семьей на 793 лиры и — если не считать скромной пенсии, которую я заслужил за 26 лет бесстрашной, жертвенной борьбы — не стяжал больше ничего… Если с нами будут так поступать, я предвижу, что это орудие обороны в нужный момент (а он, может быть, уже настал!) не откликнется на решающий призыв»²².

Такая же смесь мотивов стояла, вероятно, и за возникшим в декабре 1924 г. т. н. «движением консулов». Кульминация этой истории известна: в последний день года около тридцати консулов милиции явились к Муссолини под предлогом новогоднего поздравления, но их настоящим намерением было заявить протест против изменений в командовании милиции и указать Дуче на то, что «вторая волна» хлынет, если правительство не будет предпринимать ничего, чтобы заткнуть рот оппозиционным критикам²³.

В этой истории многое остается неясным: рассказ о бурном обмене мнениями между Муссолини и представителем консулов называют «разыгранной комедией»²⁴. Но, по крайней мере, на начальном этапе «движение консулов» было продуктом подлинного недовольства руководством Муссолини и, вероятно, намечало акции такого рода, каких боялся Джардино. Можно предположить, что акции против сил государства или без их участия стали бы лишь последней отчаянной попыткой; может быть, предполагалось устроить Варфоломеевскую ночь террора и тем самым сделать невозможной политику компромиссов и заставить правительство Муссолини пойти за движением.

Согласно ряду версий, эти меры, по крайней мере, на раннем этапе, организовывал и руководил ими сам Бальбо²⁵. Это возможно, но убедительных доказательств нет. Влияние отставки Бальбо на офицеров милиции действительно заставляло Муссолини нервничать²⁶. Бальбо советовал своим сторонникам «в последний раз дать доказательство нашей дисциплины… Правительство нашего вождя приказало нам не проводить самим никаких демонстраций, ни за, ни против правительства. Мы повинуемся, но если и это последнее мирное предложение оппозиции не будет принято, они должны знать, что мы готовы снова издать военный клич первых дней фашизма»²⁷.

Фашистское региональное собрание провинции Эмилия избрала Бальбо председателем; префект Болоньи сообщал, что послание Муссолини «было встречено собранием холодно и были слышны даже неодобрительные выкрики». В ходе последующей бурной дискуссии «проявились две тенденции: одна за возможность второй волны, другая — за нормализацию. После полудня вторая начала брать верх. Первую тенденцию поддерживали представители Феррары и Равенны, которые требовали снова ввести в дело группы действия; представители другой тенденции требовали таких законов, которые удовлетворяли бы претензии фашизма. Представители ряда провинций согласились с требованием генералиссимуса: чтобы нынешние начальники милиции Эмилии остались на своих постах… Говорили, что нелегальная деятельность может прекратиться лишь тогда, когда правительство продиктует законы, настолько проникнутые фашистским духом, что с их помощью можно будет защитить результаты революции… В милиции, истинной и единственной хранительнице фашистской революции, должны быть лучшие сквадристы, так как она должна остаться сквадризмом фашизма»²⁸.

21 декабря 1924 г. газета «Воче Репуббликана» сообщала о «более или менее тайных встречах высших офицеров милиции под председательством Бальбо», та же газета (17 декабря) воспроизвела важную телеграмму, которую Гранди послал Бальбо: «Вашу телеграмму получил. Оставайтесь в Ферраре. Ведите себя спокойно. Покажите, что Вы можете молча ждать. Сейчас это важней всего. Ваш верный друг Гранди обнимает Вас». С этого момента исчезают всякие указания на деятельность Бальбо. Молчал он из повиновения или сохраняя тайну заговорщиков, трудно сказать.