Коммунизм
Шрифт:
Хотя штука — это ещё по-божески. Левый бомбила попался, официальный таксёр бы все три запросил. Если не больше.
Секта арендовала актовый зальчик в одной из школ в Кузьминках и два раза в неделю устраивала там сходки. Как она называлась по документам, я не знал, но про себя окрестил её Советской Церковью. Короче, группа отъявленных придурков, среди которых выделялся некто Дядя Коля, их духовный лидер и отменный шизоид, пришла к выводу, что в образе параллельного СССР нам открылся потусторонний мир — то есть, попросту говоря, рай. И никакая это не другая вселенная, а благостное царство мёртвых, в которое и мы после праведной кончины имеем шансы
Я ходил к ним пару раз — поначалу и сам заинтересовался, а потом Кислую забирал. Сектанты начинали и заканчивали встречи с молитвы, в которой обращались к «Генеральному Секретарю всего сущего», слушали советские песни — причём наиболее кондовые, что-то вроде Зыкиной и Кобзона — и обсуждали аспекты трудоёмкого постижения истины через обнаружение внутри самих себя «искр советского пламени». Искры эти обычно находились через воспоминания о советском прошлом (для тех, кто его помнил) или же прямолинейном фантазировании о советских реалиях (для тех, кто был моложе и жизнь в Союзе не застал).
Кто бы только знал, как я ненавидел весь этот сброд за такое чудовищное надругательство над антиклерикальной сущностью советского строя! Так извратить дух Союза могли только обезьяны в человеческом обличии.
Когда я прибыл на место, собрание уже подходило к концу. По крайней мере, Дядя Коля, красовавшийся перед публикой в майке, домашних трикошках и тапках на босу ногу — это считалось у них чем-то вроде униформы — заканчивал благодарение «Генеральному Секретарю» за все милости, бывшие и будущие, просил у него «выполнения всех пятилетних планов преображения души человеческой» и благополучного завершения «ударных социалистических строек, в которых нынешний человек, превратившийся в падшее животное, перекуётся в бессмертного Человека Торжествующего». Паства — мужчины в таких же трико с оттянутыми коленями, а женщины в застиранных халатиках — с величественным молчанием внимала словам наставника.
— Сестра, — обратился, закончив, Дядя Коля к помощнице. — Поставь, пожалуйста, утешающую мантру преподобной Майи Кристалинской.
Скрипнула по винилу игла и из единственной колонки старого монофонического проигрывателя в зал полилось: «А снег идёт, а снег идёт…»
Я отыскал глазами Наташу. Народа на сходке присутствовало немного, человек двадцать, а она сразу выделялась среди остальных своей молодостью. Всё же в основном здесь тусовались старпёры. Сутулая, печальная, стояла она с краю в неразличимого цвета халате, подвязанная белым платочком в серый горошек. Я протиснулся к ней, резко развернул к себе лицом и хотел уже наотмашь ударить её бутылкой шампанского, что тряслась в шуршащем пакете, но стало вдруг Кислую жалко. Да и взглядом она одарила меня таким просветлённым, что рука бы не поднялась.
— Я тебе чё говорил!? — зашипел я на неё. — Предупреждал или нет!?
— Мужчина! — зашикали на меня. — Не нарушайте таинство. Звучит мантра!
— Ещё раз, — крикнул я, без труда перекрывая голос Кристалинской, — вот эта девушка сюда придёт, — а прежде всего, я к этому Дяде Коле обращался, который с лукавым и будто бы понимающим укором внимательно наблюдал за мной, — то я сожгу вас тут всех на фиг! Вы поняли меня, идиоты!?
Идиоты оскорблённо качали головами и шептали друг другу возмущения. Но шикать на меня перестали.
— Пойдём! — потащил я Кислую за собой. — Дура безмозглая. В кого ты себя превратила!
Она послушно позволила вывести себя в коридор, забрать наваленные в кучу прямо на скамейке вещи, переодеть и посадить в машину, которая ещё ждала меня у входа.
Вплоть до самого дома она молчала и лишь после того, как я расплатился с водилой (ещё два штукаря, какая мне в жопу эмиграция!) и машина отчалила в ночь, позволила себе высказать робкое возмущение.
— Они не идиоты, — обиженно волочилась она вслед за мной по подъездной лестнице. — Ты просто фишку не рубишь. Это не религия никакая, это просто стёбовая защита от атак повседневности. Театр абсурда, если хочешь. Ты приходишь туда, играешь свою роль, и по ходу этого массового действа реальность начинает восприниматься по-другому. Не так остро, с иронией. Знаешь, как это помогает! В это всё погрузиться надо, только тогда оценишь приколы.
— Я повторять не буду, — обернулся я на ходу, — ещё раз туда лыжи навостришь — хребет сломаю.
— Да блин, ты сам такой же! Советскую музыку слушаешь, советских писателей читаешь, фильмы только советские смотришь. У тебя самая настоящая религиозная зависимость. Просто ты не отдаёшь себе в этом отчёт.
— Во всём я отчёт отдаю. Я не ради утешения музыку слушаю. И не для того, чтобы забыться. Я никогда от реальности не прятался.
— Зато хотел бы!
— Меня всё советское делает сильнее, а твоих сектантов только порабощает. Ты посмотри на их лица — там ни грамма жизни не осталось. Они ходячие трупы. Слабые, ничтожные люди. Стрелять таких надо. На Красной площади четвертовать. Они Советский Союз развалили, а теперь, когда им новый открылся, божественные очертания в нём увидели. Нет, убогие! Вы свой Союз благополучно просрали. А этот — он не для вас. Он для нас.
Мы взобрались на пятый этаж, Наталья заскрежетала ключом в замке.
— Ты ночевать-то хоть оставишь меня? — поинтересовался я. — А то, может, и поднимался зря.
— Ну а что теперь с тобой делать? — отозвалась она, горько улыбнувшись.
Дверь открылась, мы протиснулись внутрь, а через пять минут уже чокались на кухне бокалами с шампанским и целовались. Наташина мать выбралась на несколько секунд из своей комнаты в коридор и, не заглядывая на кухню, прошептала: «Ну слава богу, вернулись». Добавив ещё совершенно ненужную информацию о том, что «В холодильнике сыр оставался», она удалилась в спальню.
Усталый, нетрезвый, я всё же нашёл в себе силы на недурственный секс, который случился в зале на диване. По крайней мере, засыпая, Наташа шепнула:
— Сегодня ты превзошёл себя!
Врала ведь наверняка, но всё равно приятно.
Глава четвёртая: Денежный вопрос
По мишеням я стрелять не люблю. Особенно по статичным. Да и вообще не люблю, так уж, приходится просто. Хотя в оружии есть нечто завораживающее. Аура своя, запредельность цепляющая, философия та же. Но я не фанат.
Однако пострелять в этот день пришлось — именно по мишеням, именно по статичным. Если нужного тебе человека можно поймать только в стрелковом клубе (одно название — на самом деле обыкновенный тир, только для припонтованных) то, хочешь — не хочешь, а надо изображать заинтересованность к стрельбе. Нет, я, конечно, не исключаю, что здесь и просто так можно посидеть, сока попить за столиком, но это означает нарваться на подозрительные взгляды, а мне в моём полуподпольном положение любого рода подозрения крайне не нежелательны. Я обязан сходить за среднестатистическое чмо, олицетворение посредственности, а потому в стрелковом клубе надо стрелять.