Коммунизм
Шрифт:
Я заставил Никиту найти ведро и совок. Ведро нашлось, совок нет. Пришлось воспользоваться половником. Несколькими ударами я раздробил им тело Антона — оно рассыпалось на бесформенные барханы — а потом принялся вычерпывать из солярия в ведро пепел. Из ведра по частям вываливал эту душную вонючую смесь в унитаз и смывал. Нажимал на спуск воды раз двести подряд, соседи, должно быть, охренели от такого бесконечного смыва. Да ещё этот сбивающий с ног запах гари. Ладно, что в дверь не стучались и пожарных не вызвали. Безмолвный Никита с бесконечным ужасом в глазах наблюдал за моей работой.
— Никому ничего не говори, — объявил я ему, когда Гарибальди полностью исчез в канализации. — Нам с тобой всё это никак не объяснить. Уберись сейчас как следует. Солярий попробуй разобрать. По частям вынесешь на мусорку. Если будут спрашивать, где Антон — не знаешь. Тетради профессорские сожги. А лучше порви на мелкие куски, а то ещё пожар устроишь. Сразу надо было их уничтожить, у тебя сейчас в компьютере всё есть. Хотя вряд ли эти сведения уже понадобятся. Да, и на работу не забудь выйти.
Костиков усиленно кивал на мои слова головой. Я поехал домой досыпать. То ли от нехватки сна, то ли от всех этих мерзопакостных событий жутко разболелась голова.
Глава девятая: Чужой среди своих
Миновало три дня. Мне никто не звонил, не слал эсэмэсок и электронных писем. Из дома я старался не вылезать. Мать со своим полюбовником вернулись с дачи и наполнили квартиру традиционным копошением и руганью. Я сидел в своей комнате, смотрел в ноутбуке фильмы и даже в туалет выходил не больше двух раз в сутки. Мать, вспомнив порой обо мне, передавала мне через дверь бутерброды. Ночью, когда эти голубки наконец засыпали и в доме наступала тишина, я выбирался на кухню и разогревал суп.
Я ловил себя на мысли, что совершаю глупость, так усердно рассуждая об этом долбанном трибунале и превращая себя мыслями о нём в настоящего невротика. Ведь Гарибальди был прав в том, что не стоило придавать ему чрезмерного значения — я вполне мог рассчитывать на любое снисхождение со стороны Политбюро, ибо был не тем человеком, кого просто так можно вычеркнуть из списков, отшвырнуть и забыть. Однако что-то беспокоило. Что-то нехорошее таилось в самом воздухе. Такое бывает: ты чувствуешь, что где-то на другом конце света, ну, или хотя бы Москвы, происходит нечто, что напрямую касается тебя. Ты приходишь домой, и вдруг мать встречает тебя с ремнём в руках, потому что только что ей позвонила классная руководительница и рассказала в деталях, как ты ругался на перемене матом и громко, цинично делал хорошистке Лере Баранниковой неприличные предложения на тему совместного секса. Вот и сейчас я ждал чего-то подобного.
Беспокоило и то, что никто из Звёздочки со мной не связывался. Собственно говоря, в этом не было ничего удивительного, мы неделями могли не выходить на связь, но сейчас мне казалось, что кто-то обязательно должен был позвонить и поинтересоваться, что произошло с Гарибальди, почему от него нет никаких вестей.
Я было и сам хотел звякнуть Кислой, но в последний момент почему-то передумал. Что, вот так звонить и отчитываться перед ней, что Гарибальди сгорел, а я здесь не при чём? Жаловаться, попросту говоря? Просить понимания и сострадания? Намекать на то, что хочу уткнуться ей в сиськи, забыться и почувствовать себя маленьким мальчиком? Нет уж, пережду.
Но на четвёртый день шевеление пошло. И было оно странноватым. Ко мне припёрся Пятачок. Прямо так, без предварительного звонка. Я даже и не вспомнил, приходил ли он так ко мне домой когда-нибудь раньше? Если только в пьяном загуле, а средь бела дня… вряд ли. Он был мил, по обыкновению дружелюбен, но как-то подчёркнуто необязателен и рассеян.
— Ну чё, как оно? — уселся он в шаткое кресло, что стояло в углу. — Жизнь молодая и всё такое.
— Да какая жизнь молодая! — попытался я не показать виду, что выбранная им манера держать себя мне неприятна. — Это у тебя она молодая, а у меня — так, почти пенсионерская.
— Ну не старь уж себя, не старь, — он так же коряво, с блуждающей и неестественной улыбкой на устах продолжал запускать в разговор бестолковые фразы. — Нечего грустить, вся жизнь впереди. Будет и на нашей улице большой коммунистический праздник.
Мы посидели.
— Чего смотришь? — кивнул он на потухший экран ноутбука.
— Так, разное.
— А-а. Я какой-то фильм недавно видел, финский что ли, про Великую Октябрьскую революцию. Не смотрел? Ничё кино. И с художественной точки зрения, и с исторической. С пониманием революционной необходимости сделан, даже удивительно. Как-то пропускают такое кино.
— Надо посмотреть. Как называется?
— Да не помню. Ты поищи в инете, сразу поймёшь, что это он. Производства Финляндии, выпущен в прошлом году, Ленин там всё время в кадре. Знаешь, прилично его актёр играет. Надо бы запомнить имя. Финнов трудно запомнить, язык сломаешь.
— Ну да.
Снова посидели.
— Чего там про Антона слышно? — задал наконец Боря главный вопрос, ради которого он, собственно, ко мне и явился. — Куда пропал, где время проводит?
— Антон погиб.
— Погиб? Ты серьёзно?
— Абсолютно.
Я рассказал ему, ничего не утаивая, обо всём, что произошло на квартире у Костикова. Ну, может, кое-какие детали сгладил. Борис изобразил сильное душевное переживание.
— А я Никите звонил на днях: говорит, уехал в командировку. На Урал куда-то. Два слова вякнул и отрубился. Я ещё подумал, чего это он такой… Слушай-ка, ну а что же ты нас не собрал, не сообщил об этом? Мы же не в зуб ногой. Да и руководство надо проинформировать.
— В руководстве я только одного человека знаю, и у меня с ним серьёзно испортились отношения. Да и не вполне он руководство. Не хочу с ним связываться. Ну, а вы… Сообщил бы рано или поздно. Я не хотел волну поднимать, пафос весь этот. Сам ещё не отошёл от случившегося, не в лучшем психологическом состоянии нахожусь. К тому же, ты наверняка знаешь, что деятельность нашей Звёздочки заморожена. Собирать всех — как-то не того уже.
— Да, знаю, — горестно кивнул он. — Козлы! Вот и делай для них революцию.
— Тебе Антон успел рассказать?
— Да, Антон, — чуть замешкавшись, ответил Пятачок. — Звонил мне, предупредил.
Я поднялся с кровати.
— У меня выпивон какой-то был в холодильнике. Давай помянем брата.
— Блин, идти уж пора… Хотя ладно, помянем. Давай, давай.
Я сходил на кухню, захватил недопитую старшими членами семьи бутылку какого-то пойла, взял два стакана. По пути кивнул выглядывавшей из зала матери: мол, друг пришёл, выпьем чуть-чуть. Она замахала рукой: ладно, ладно. Перед дверью в комнату остановился и прислушался: не звонил ли Пятачок кому? Вроде нет.