Комната с выходом. 5 и 6 части

Гайворонский Александр

* * *

Виду я не подал, чувствовал, что это меня напрямую не касается, так что отложил выяснение на потом.

А пока мы оба переживали нечто схожее – что-то произошло. Мы словно хотели проснуться, но безуспешно, по-новому смотрели друг на друга: и узнавали, и одновременно не узнавали сидящего напротив человека, испытывая некое дежавю, и, не сговариваясь, переменили тему.

Мне пришлось долго подыскивать слова, последовательность изложения, но Савва настаивал на ТОМ рассказе. Своё повествование он на время прекратил, переключив всё внимание на меня и мою историю. Когда-то, не так давно, мы с ним поверхностно уже обсуждали её, но, видимо, пришёл срок поговорить поподробнее.

И я решил начать с середины.

…Огромный детина возглавлял шайку, преследующую меня в стенах заброшенного полуразрушенного здания. Я блуждал в путанице ветвящихся коридоров, влетал в полутёмные, захламлённые комнаты, распахивая телом двери, задыхался

от бега и пыли. Разбивая стекла руками, выпрыгивал в окна, и снова оказывался в злосчастном нескончаемом лабиринте. Сзади гремели выстрелы, гневная брань и злорадный смех. Понимая, что, будучи безоружным, мог спастись только бегством, я лихорадочно наращивал скорость, пытался оторваться в поисках укрытия. Ноги, обутые в старые кроссовки, проскальзывали на резких поворотах, кругом толстым слоем лежала пыль, я не вписывался в виражи, больно ударялся об углы, распахнутые двери, косяки. Разнокалиберные снаряды – от ПМ-овской девятимиллиметровой пули до ремингтоновской картечи и свинцовых «орехов» 12 калибра – шлепались в стены, рикошетили вокруг со свистом и верещанием, обдавали меня ворохами штукатурки и щепок, но, слава Богу, основной цели не находили. Открывшийся за очередным поворотом холл обнаруживал в своем дальнем углу дверь с лестницей, ведущей наверх. Это, как мне показалось, давало шанс. Один пролёт, третий, десятый… Уверенность в своих силах, жажда спасения и спортивная закалка заметно увеличивали расстояние между мной и грузными преследователями. Тяжёлое, хриплое дыхание и бухающие шаги оставались далеко внизу. Теперь приходилось лишь молить о том, чтобы глухие стены внезапно разверзлись очередным коридором. Но его всё не было. Только махонькие окошки у самого потолка тесных межмаршевых площадок, заваленных бетонным крошевом…

На каком-то уровне очередная площадка оказалась более просторной и имела выход. Вот только куда? Невольно я метнулся за поворот, упёрся в наглухо заколоченные створки неработающего лифта и понял, что загнал себя в тупик. Это был конец.

Тут же навалилась страшная усталость. Я повернулся, сделал в слабой надежде два шага в сторону лестницы, посмотрел на ступеньки, ведущие вниз, затем задрал голову. Откуда-то сверху, из зияющей сумеречной пустоты уныло свисали остатки обвалившегося лестничного марша с торчащей из бетона гнутой арматурой. Тонкий лучик света, проникающий сюда явно извне, только усугублял беспросветное отчаяние. Тело моё от бессилия и нелепости всего произошедшего сложилось пополам, ладони упёрлись в колени… Тяжело дыша и смирившись с судьбой, я ждал. Совсем недолго.

…Кривая ухмылка на разгорячённой и блестящей от пота харе главаря ничего хорошего не предвещала и никаких надежд не оставляла. Золотая цепь, перстень-печатка, рыжая фикса, синие от татуировок руки, башнеобразная, непропорционально большая даже для такого атланта голова и полтора центнера веса. И ведь ещё бежал! Правда, запыхался, конечно. А в глазах смесь спокойного триумфа, звериной ярости и беспощадной решимости убить.

* * *

А с чего же всё началось?

Когда-то мы сидели вместе на одной зоне под Челябинском. До этого ожидали этапа в магнитогорской тюрьме ИЗ 70/2 в переполненной общей камере (общаке), рассчитанной на 30 человек (а сидело нас 70). У него была большая семья (тюремное собщество, неформальное объединение зеков – общий стол, общие тактические интересы, взаимовыручка, взаимная ответственность), первая семья в хате, во главе которой – он, лидер по кличке Лёха Башай. То ли от «башка» – странной и жутковатой формы голова вызывала при первом знакомстве неприятную оторопь, – то ли от «большой»: Леха, неуклюжий, звероподобный гигант или не выговаривал, или просто проглатывал букву «л», и когда произносил слово «большой» получалось «башой» («Я башой, а вы все маикие»). «Рулевой» Лёха (из числа местных челябинских блатарей), имеющий первую «ходку» в 16 лет, сквозь пальцы смотрел на выкрутасы «дружественной» ему семейки ещё вчерашних малолеток-отморозков. Каждую ночь они учиняли беспредел в виде дебиловатых тюремных розыгрышей и провокаций: «вертолёты» (поджёг бумажек, вставленных между пальцами ног спящего зека, когда тот от внезапной боли начинал бешено вращать ногами, как пропеллером), «гладиаторские разборки» в результате стравливания между собой наиболее слабых, глупых и беззащитных сидельцев и прочие так называемые «приколы». Вообще камера считалась «беспредельной», о чём я узнал за время пребывания в ШИЗО (штрафном изоляторе). Там мне достался в качестве сокамерника бывалый вор Султан (Славка Солодовниченко). Выяснив причину моего 15-суточного «ареста» (драка с одним из придурков, которому я чуть не перерезал горло заточенной ложкой, вовремя разняли), Султан просветил меня, молодого и неопытного, относительно порядков и ситуации на тот момент во всей тюрьме. Знал он и Лёху Башая, тюремный телефон нёс о нем плохую информацию: беспредельщик, кумовской (то есть стукач, сексот оперотдела). Солодовниченко предложил мне способ перевода в другую камеру, где сидели его «кенты по салу», старые «воры с понятиями», которые не обидят и школу преподадут. «Ты малый способный, умный, крепкий, таким надо помогать», – приговаривал Слава. Едва не решив вопрос с контролёрами о моём переводе (по всему было видно, тюремщики уважали Султана), он внезапно исчезает из ШИЗО. То ли его тогда к следователю увели, то ли к адвокату, но он пропал. По окончании штрафного срока меня вернули в прежнюю камеру, где я прокантовался полгода в семье

дерзкого и гордого «Пушкаря», единственного успешно противостоящего Башаю и практически никак от него не зависящего. Много чего было в камере, в том числе и серьёзная потасовка с подручным Башая, обострившая мои отношения с «рулевым».

С Пушкарём нас разлучил этап. На зону мне пришлось отправиться с беспредельщиком Лёхой. На мне, единственном из своенравной и гордой семьи Пушкаря (остальные этапировались кто куда), отыграться Лёхе не удалось – в зоне меня тепло встретили местные авторитеты, а сам Лёха в первые же дни по-своему хорошо устроился: с чьей-то подачи, может кума (начальника оперчасти) или самого хозяина (начальника колонии) оседлал СВП (секцию внутреннего порядка, местную «группировку» зеков-общественников), то есть стал её руководителем. Теперь беспредел продолжался на «законных» основаниях. В мою сторону руководитель СВП ещё на протяжении года поглядывал с затаённой яростью, а потом вроде как забыл, поскольку персона моя растворилась в недосягаемом для сэвэпэшников, кэмээсников (КМС – культ-массовая секция) и прочих козлов мире промзоновских цеховиков, касту неприкасаемых. Нашей крышей были чиновники из управы (управления исправительно-трудовыми учреждениями), да местные авторитеты, многих из которых обычные зеки и в глаза никогда не видели. Законспирированные бендежки таких «королей» не всем ментам-то разрешалось посещать. Зона была огромной, а промзона с её многопрофильным производством вмещала в себя множество корпусов, связанных между собой аж подземными переходами. В них и обустраивала лагерная элита роскошые апартаменты со всеми благами технического прогресса. Там было всё – от японских телевизоров и видеомагнитофонов до шикарных девочек, завозимых с воли по ночам.

Башаю по прошествии пяти лет голову всё же проломили. Видимо, где-то зарвался. Из областной больницы назад в колонию ему вернуться было не суждено. Я освободился по звонку, отсидев положенные годы, и обосновался в тихом городке на Волге, подальше от Челябинска.

Я бы и не вспомнил никогда о монстре Лёхе, и времени прошло более двадцати лет, и жизнь закружила. Да вот напасть, случилось то, от чего поговорка предостерегает не зарекаться… Нет, на этот раз не от тюрьмы. От сумы.

* * *

Имел я бизнес процветающий. Нина – жена-красавица, дочь – Анастасия, от первого брака – школу заканчивала. Мать Насти, первая моя жена, рано умерла, попивала, в итоге совсем спилась. Я ничего сделать не мог: и лечил, и увещевал, и клятвы брал, и поколачивал, даже выгонял из дома и сам уходил. Не вышло, да и дочка удерживала от крайностей. Итог – цирроз, печёночная недостаточность. А по большому счёту просто любви не было настоящей. Ни там, ни там.

Мачеху четырехлетняя Настёна как мать восприняла. Нинуля сама дочкой ещё была – 20 лет всего, а мне уже 36 тогда стукнуло. Машинами я торговал. Сам гонял из Европы. И под заказ, и на свой страх. На каких только авто поездить не пришлось – от скромных «тольяттинцев» и демократичных «баварцев» до амбициозных «штуттгартцев» и спортивных «итальяшек». Уже отделку арендованного салона в полторы тысячи метров завершал, как грянул первый гром. Апрель 1991 года, «Павловская реформа». Следом, только голову поднять успел, второй удар – середина лета 1993 года. Мы как назло всей семьёй за кордоном были, нежились в теплых водах Гольфстрима, деньги прожигали. Мог ведь всё предусмотреть, подстраховаться! «Сгорело» практически всё. Машин двадцать на таможнях зависло, заказчик отказывался забирать, рубли советские превратились в прах, а вскоре и доллар взлетел. Это был третий и последний для меня удар… Если не считать ненасытных бандитских крыш, от которых мне хоть и удавалось отбиваться, но опять же стоило это недёшево.

И вот же судьба-злодейка. Узнаю я как-то, что на моей беде ручку позолотил некто Лёша Челябинский. Кто такой, откуда? Оказалось, тот самый Башай. Чистая случайность, конечно, а не происки мстительного беспредельщика. Был он в наших краях в пересыльной тюрьме в качестве «смотрящего», вот его местная братва и привлекала для разных разборок. Как уж получилось, что Лёха так поднялся, погоняло новое себе придумал, не знаю, не интересовался. Время лихое, путаное. Однако вышло так, что мне пришлось с ним встретиться.

Нужно было лично, с глазу на глаз, объяснить, что старых каторжан не пристало авторитетному вору обижать, пусть даже давние счеты имеются. Всё же на одной киче чалились. Мне тогда подумалось, что жизнь изменила Башая к лучшему.

Ну и встретились. Аудиенцию организовали мне прямо в изоляторе, т.е. в тюрьме. Подробности опущу. Он, конечно, узнал меня, и как я не надеялся на благие перемены, их я не нашел. Мало того, Башай, не скрывая своего пренебрежения, велел в общак платить суммы, ставшие для меня по тем временам непосильными. Надсмотрщика приставил – Крыню. Тот ещё отморозок. Этот гад должен был вовремя сдирать оброк и следить за моим хозяйством, чтобы я чего не утаил.

Наведя справки, мне стало многое понятным. Лёше Челябинскому нужно было собрать солидную сумму для московских покровителей, чтобы выкупить свободу, вот он и злобствовал. Ходили слухи, что жить ему осталось немного – уж больно много врагов он себе нажил за то недолгое время, пока «смотрящим» в нашем районе числился, да и старые грешки – как шило, в мешке не утаишь. И хоть христоматийная воровская каста значительно была оттеснена представителями новой волны: бандитами-беспредельщиками, «апельсинами» да «лаврушниками» (ворами, коронованными за деньги), вес она ещё имела и свои попранные права просто так отдавать не собиралась.