Комната спящих
Шрифт:
Пациентка была совсем юная – пожалуй, моложе двадцати. Светло-русые волосы коротко подстрижены, нос и щеки покрывали веснушки. Она была похожа на мальчика.
Мейтленд подкатил тележку к ее кровати. Шнур тянулся по плиткам пола, соединяя электрошоковую машину с розеткой в стене. Прибор оказался старый, я ожидал увидеть что-то посовременнее. Снаружи аппарат покрывало темное, красноватое дерево, а под крышкой пряталась контрольная панель из черного пластика. Белые надписи под каждой ручкой объясняли их назначение, вокруг двух я увидел цифры. Через полукруглое окошко можно было следить за напряжением сети. Массивные электроды – бакелитовые ручки с округлыми металлическими краями – хранились в боковом отделении.
Я удивился, почему медсестра не зовет коллег. Мейтленд заметил мое недоумение и пояснил:
– Я изобрел очень удобную вещь, и теперь для процедуры требуется только одна медсестра.
Мейтленд показал мне подвешенный под кроватью рулон. Он положил руки пациентки ей на грудь, развернул холстяную простыню, накрыл ею девушку, а потом туго натянул и закрепил, фиксируя пациентку.
– Видите, эта штука заменяет четырех медсестер!
Я заглянул в карту и прочел, что пациентку зовут Кэти Уэбб. Медсестра вытирала ей лоб.
– Разумеется, – продолжил Мейтленд, – проведение электрошоковой терапии во сне имеет огромные преимущества. Пациент не испытывает тревоги, а значит, можно назначать более длительные и интенсивные курсы.
Мейтленд взял кусочки ваты и смочил их в соляном растворе. Затем ловко обернул в них электроды и протянул мне. Все это напоминало торжественную церемонию.
– Вы не могли бы?..
– Конечно.
Я взял электроды и приложил к вискам девушки. Мейтленд повернул ручку, включая напряжение, и стрелка в окошке проделала дугу от одного края шкалы до другого. Я заметил, что оба показателя – и «напряжение», и «время» – были поставлены на максимум. Когда я задал Мейтленду уточняющий вопрос, тот ответил, что в «самых тяжелых случаях» требуются «самые сильные стимулы». Пока мы разговаривали, медсестра вставила в рот девушки резиновый кляп. Это делалось, чтобы пациентка не прокусила себе язык.
– Готовы? – спросил Мейтленд свою помощницу. Медсестра взяла девушку за подбородок и кивнула. Затем Мейтленд перевел взгляд на меня:
– А вы?
– Да, – ответил я.
Мейтленд улыбнулся и взглядом указал на ручку, переключавшую два режима – «безопасный» и «лечение». Ручка переместилась легко и тихо щелкнула. Тут стрелка в окошке резко дернулась, а лицо пациентки исказила гримаса. Мейтленд выключил машину, а я убрал электроды обратно в боковое отделение.
Сбоку на шее девушки проступил сосуд, она издала непроизвольный звук, напоминающий фырканье. Я видел, как ее руки под холстом сжались в кулаки. Десять секунд спустя веки ее задергались, ноги, выглядывавшие из-под простыни, – тоже. Припадок длился не меньше минуты. Все это время мы хранили молчание. Когда подергивания прекратились, Мейтленд снял простыню и снова накрутил на подкроватный валик. Наконец проверил дыхание и пульс пациентки.
– Хорошо.
Медсестра вернулась на свое место, а мы с Мейтлендом направились к двери. Но у порога что-то невольно заставило меня остановиться, и я обернулся.
– И долго они находятся в наркозной комнате? – спросил я.
– Одни – несколько недель, другие – несколько месяцев.
– А сколько длится лечение?
– Не менее трех месяцев. Иногда – четыре.
Я в первый раз слышал о таком длительном наркозе. Должно быть, мое удивление было заметно. Мейтленд с размаху хлопнул меня по плечу и объявил:
– Новаторство! Вот чем мы занимаемся в Уилдерхоупе – идем по пути прогресса!
Последнее слово эхом отразилось от скрывавшихся в тени стен. Одна из пациенток вздохнула, и медсестра подняла голову.
– А теперь, – объявил Мейтленд, – пойдемте наверх.
В подвале было два отделения: одно мужское, второе женское. Все пациенты размещались в отдельных палатах с большими окнами. К сожалению, металлические решетки на окнах создавали неприятное впечатление, мешая наслаждаться видом на вересковую пустошь и разбивая его на квадраты. В обоих отделениях было очень тихо, и, когда мы просматривали документы, причина сразу стала ясна. Мейтленд считал: когда лекарство не помогает, следует удвоить дозу, а если и в этом случае нет улучшений, дозу удваивали еще раз.
Я предполагал, что эти пациенты больны менее серьезно, чем те, кто помещен в комнату сна. Но оказалось, что их состояние немногим лучше. У всех хронические формы психоза и депрессии, почти у каждой попытки самоубийства или мысли об этом. Пока мы просматривали карты, Мейтленд говорил:
– Стоит представить, через что проходят эти несчастные, и о собственных мелких проблемах сразу забываешь. Их судьба ужасна. – Естественно, я согласился, и Мейтленд продолжил: – Встречали вы пациента, который бы так сильно страдал от болезни тела, что готов был свести счеты с жизнью, лишь бы избавиться от мучений?
Я ответил отрицательно.
– Можете себе представить, в каком состоянии эти пациенты? Вот почему наша работа здесь так важна.
Со временем я привыкну к его неожиданным пылким речам, но в первый день немного растерялся. Создавалось впечатление, будто Мейтленд носил маску, которая иногда спадала, обнажая лицо совсем другого человека – более чувствительного, исполненного сострадания. Здесь, в больнице, он был врачом, а не завсегдатаем радиопрограмм и не санитаром общества, обещавшим искоренить душевные болезни до конца столетия. В предстоящие годы частенько приходилось слышать, как циники называли пламенные речи Мейтленда тщательно просчитанной частью его образа, но это неправда. Мне кажется, они были совершенно искренни и обнажали ту грань его характера, которую Мейтленд обычно скрывал. Он был сложным человеком, гораздо более сложным, чем полагали авторы газетных статей.
Когда мы закончили обход, Мейтленд показал мне кухню и столовую. Я был представлен миссис Хартли, пухленькой хлопотливой женщине, мывшей котлы и сковородки вместе с молодой помощницей. Миссис Хартли вытерла руки о фартук, сжала мою руку шершавыми красными пальцами и спросила, какие блюда я предпочитаю. Моим ответом повариха осталась довольна – одобрила и то, что я люблю, и чего не люблю, а потом с гордостью произнесла:
– Лучше свинины, чем в Саффолке, нигде не найдете, доктор. Высший сорт!
Когда мы уходили, Мейтленд попросил ее приготовить сэндвичи с солониной и заварить чаю. Если миссис Хартли и не бухнулась в ноги хозяину, то, во всяком случае, не из-за недостатка уважения.
На первом этаже Мейтленд показал мне кабинеты, в которых принимали приходящих пациентов. Как и во время собеседования, он особо подчеркнул, что медицинские услуги местному населению больница предоставляет не на регулярной основе. Мейтленд хотел показать, что перетруждаться мне не придется.
Потом мы подошли к блестящей черной двери.