Комната страха
Шрифт:
Лифт не работал, и на шестой этаж я поднялась своим ходом, чертыхаясь и радуясь остаткам сил.
Помнится, уходя, дверь я запирала как следует, а не на одну защелку, и свет везде выключила.
Осторожность и способность к скрытным действиям на сегодня были исчерпаны всем происшедшим за день и вечер до самого дна, оставалось только возмущение. Возмущенная, и то не до глубины души, очередным нарушением неприкосновенности моей территории, я прошла из прихожей на кухню, где и горел свет, и в приятном удивлении остановилась на пороге: у окна, сидя, положив голову на руки, а руки — на стол, мирно спал Костя.
Я нежно погладила его по изуродованной прическе, он открыл глаза, но не проснулся, потому что даже не взглянул на меня, а спросил вместо этого, с трудом ворочая непослушным языком:
— Чай наливать? — и опять сомкнул веки.
— Наливать, конечно. Можно и не только чай.
Я взъерошила его шевелюру, и он досадно поморщился оттого, что пристали к нему и будят.
— Кто же тебя так изуродовал?
— Танюха, — ответил он и проснулся только теперь, от моего имени. — Танюха! — обрадовался, поднялся и сел прямо, прогнул спину, разведя локти в стороны, и обнял, прижал лицо к моему животу. — Знаешь, откуда я взялся?
— И знать не хочу. Взялся, и спасибо за это.
— Мои орлы диван из душевой выперли, сел я на него и додумался до того, что все разрушение через тебя, красавица, и произошло. Ты же хотела арестанта ко мне привезти, но приехала без него, усталая, будто по горам за ним гонялась. А наутро рвануло. Ох, Таньк, — Костя покачал головой с укоризной, — зря ты ничего не рассказала. Простоял бы я ночь в позе «стекла в часах» и арестовал этого кренделя обязательно…
Пока он говорил, я поставила на огонь чайник, налив его не доверху, чтоб быстрей вскипел, достала банку с кофе, графинчик с коньяком и чашки с минаретами на донышках. В оставшееся время сделала пару моих фирменных бутербродов из батонных половинок с ветчиной, сыром и зеленью, утопавшей в майонезе. Тут и чайник поспел, засвистел паром.
— Я бы этого вражину его взрывчатку сожрать заставил! — свирепо заявил Константин, и по выражению его лица можно было понять, что он это сделал бы обязательно.
С той же свирепостью во взоре он глянул на бутерброд и отхватил от него, сколько во рту поместилось.
Я была настроена менее свирепо, но только не по отношению к своему бутерброду.
— Сэнсэй, разве у тебя самого врагов нет? — попробовала «перевести стрелку», прожевав, проглотив и запив первую часть «блюда» обжигающим кофе, но не тут-то было.
— Брось! — перечеркнул он мои слова твердо и без доказательств. — Эта гнида знала, что ты у меня осталась… Проследил он за тобой, а ты не заметила, и знал, что утром женщина всегда первая к воде идет. Вот я и приехал, не выдержал молчания твоего телефона, а тебя дома нет. Носит мою Татьянку неведомо где.
Я поблагодарила его за тревогу поцелуем, а вторым рассчитывала переключить на что-нибудь более в этот момент приятное для обоих, но он, перестрадав, видно, сильно, принялся за доказательства и предположения по теме.
Все правильно он разобрал и разложил по своим полочкам, но мне скучно было слушать давно для меня ясное как божий день, поэтому предложила ему послушать меня и рассказала все, что имело отношение к моему палачу, под кофе, коньячок и сигареты. Я даже выложила на стол водительские права Дмитрия, чтобы показать Константину, как тот выглядит.
— Но не может же это продолжаться вечно. Он убьет тебя рано или поздно, понимаешь? — втолковывал мне Костя, вертя в руках документы Димана. — Я бы поговорил с ним…
— Бесполезно! — Я даже рассмеялась его наивности. — Палач сейчас не похож на человека. Или зверь, или сумасшедший — вот в этих двух состояниях он и пребывает. И я боюсь, что желание расправиться со мной любыми средствами для него превратилось в навязчивую идею.
Костя стал совсем серьезным, почти величественным, даже надулся слегка. Таким величественным он бывает, когда впервые выходит к вновь набранной группе учеников-рукопашников.
— Ты называешь меня сэнсэем, — изрек он, глядя на меня чуть свысока. — Ты должна знать, что хороший учитель единоборств обязан владеть не только искусством боя.
— Все, сэнсэй, становись снова Костей, — замахала я руками. — В клетке сейчас этот зверюга и в зоопарке, предназначенном специально для таких, как он. Уж так получилось. Не придется тебе показывать на нем свое искусство. Разве что на ком еще из его банды, потому что возможность визита их ко мне сюда не исключаю.
— Я с тобой! — успокоил он меня, выпятив грудь. — Пусть приходят, волки позорные, встретим с распростертыми объятиями.
Ого! Костя от веселой уверенности в собственных силах даже зоновское выражение ввернул. Его веселость мне кстати, а то, признаться, утомила меня тема, пора менять ее на более приятную.
Я встала и, смеясь, шлепнула его по груди. Но он поймал мое запястье, точным и привычным движением бросил мою руку между нами и, подхватив меня под мышку, дернул на себя. Прием, разворачивающий тело противника на сто восемьдесят градусов. В результате через мгновение я оказалась в кольце его крепких рук, прижатая к нему спиной. Но вместо подсечки, броска через голову или какой другой жестокости я почувствовала на своей шее нежное прикосновение губ. Именно этого я ожидала и более подходящего окончания разговора не могла и желать. Слегка отстранившись, я попыталась повернуться к нему лицом, но встретила сопротивление и не стала настаивать, покорилась его рукам, скользящим по моему телу, приняла ласку. Откинула голову, положила затылок на его плечо и выгнула по-кошачьи спину, а когда его руки первым легким прикосновением дотронулись до моей груди, положила поверх них ладони и прижала так сильно, как только могла, и вздохнула, очищаясь внутренне от всех забот и волнений. И только тут вспомнила, что грязная я на редкость после всех потасовок, наркотиков и пожаров.
— Сэнсэй, милый! — попросила бархатным голосом, но он не обратил внимания на нежный протест и тут же настолько искусно и убедительно показал мне, что в этот момент любые помехи не имеют для него значения, что они едва не потеряли значение и для меня тоже.
— Костя! — Я уже почти стонала от растущего с каждым движением его рук желания, а когда его пальцы подобрались к самой отзывчивой области тела, растеряла остатки воли, и только сохранившаяся инерция и его драгоценная способность не быть излишне настойчивым даже в самые волнующие моменты помогли мне повернуться к нему и все-таки попросить: — В ванную, под душ, пожалуйста!