Комната
Шрифт:
— Правда, гораздо интереснее смотреть на живых птиц, чем видеть их по телевизору? — спрашивает доктор Клей.
— Да. Только то, что показывают по телевизору, никого не кусает.
— Ты прав, — замечает доктор Клей, кивая. — Человечество не выносит слишком много реальности.
— Опять стих?
— А как ты догадался?
— Вы произнесли это особым голосом, — отвечаю я. — А что такое человечество?
— Ну, человеческая раса, все мы.
— И я тоже?
— Конечно, ты же один из нас.
— И Ма?
Доктор Клей кивает:
— И она тоже.
Но я хотел сказать другое.
— Может, я не только человек, а Я-и-Ма тоже. Я не знаю, каким словом нас назвать. Обитатели комнаты, что ли? А она скоро заберет меня к себе?
— Сразу же, как только сможет, — отвечает доктор. — Может быть, тебе лучше было бы жить в клинике, чем здесь, у бабушки?
— Вместе с Ма в комнате номер семь?
Доктор Клей качает головой:
— Она сейчас в другом крыле, ей надо какое-то время побыть одной.
Я думаю, что он ошибается.
— Когда я болею, мне нужно, чтобы Ма была всегда со мной.
— Но она делает все для того, чтобы поправиться, — говорит он мне.
А я думал, что люди либо болеют, либо выздоравливают, я и не знал, что это работа.
На прощание мы с доктором Клеем хлопаем друг друга по ладони, подняв руку, затем опустив ее и заведя за спину. Я иду в туалет и слышу, как он на крыльце разговаривает с бабушкой. Ее голос в два раза выше его.
— Ради всего святого, мы говорим о том, что он слегка обгорел на солнце и был укушен пчелой, — кричит она. — Я вырастила двоих детей, так что не надо рассказывать мне о приемлемом стандарте заботы.
Всю ночь я слушал, как миллионы маленьких компьютеров разговаривают между собой обо мне. Ма взбирается на небо по гороховому стеблю, а я стою на земле и сильно трясу его, чтобы она поскорее упала…
Нет. Это всего лишь сон.
— Мне сегодня кто-то шепнул, — говорит мне на ухо бабушка, свесившись с кровати, — чтобы мы поехали с тобой на детскую площадку, пока там не будет других детей.
Наши тени длинные, они протягиваются через всю комнату. Я трясу гигантскими кулаками. Бабушка не сидит на скамейке, потому что она мокрая, а просто опирается на ее спинку. Все предметы сегодня почему-то мокрые, она говорит, что это роса, которая похожа на дождь, только идущий не из облаков. Это что-то вроде пота, который выделяется ночью. Я рисую на горке рожицу.
— Не бойся промочить одежду, чувствуй себя свободно.
— Я чувствую, что мне холодно.
На площадке есть участок с песком, бабушка говорит, что я могу посидеть там и поиграть.
— Во что?
— А? — спрашивает она.
— Во что поиграть?
— Ну, я не знаю, покопайся в песке, вырой ямку или еще что-нибудь.
Я трогаю песок, он на ощупь шершавый, и я не хочу, чтобы он запачкал мне руки.
— А может, ты хочешь залезть в домик или покачаться на качелях? — спрашивает бабушка.
— А ты тоже со мной полезешь?
Бабушка издает короткий смешок и говорит, что еще сломает что-нибудь.
— Почему?
— Ну, не специально, конечно, а потому, что я тяжелая.
Я поднимаюсь на несколько ступенек, не как обезьянка, а как человек. Ступеньки лестницы сделаны из металла, и на них видны грубые пятна оранжевого цвета — это ржавчина. Перила холодные, и у меня замерзают руки. На вершине стоит крошечный домик, вроде как у эльфов, я захожу в него и сажусь за стол, чувствуя, что крыша домика — прямо у меня над головой. Она красная, а стол — голубой.
— Э-ге-гей!
Я вздрагиваю, но это бабушка машет мне рукой в окне. Потом она обходит домик с другой стороны и появляется уже в окне напротив. Я машу ей в ответ, и ей это нравится.
В углу стола что-то движется, это крошечный паучок. Интересно, остался ли паук в нашей комнате и строит ли он свою сеть? Я выстукиваю на столе мелодии, вспоминая, как мы с Ма мычали их и она должна была отгадать, что это за песни. В основном она отгадывала правильно. Потом я выстукиваю их на полу своими ботинками, и звук получается совсем другой, потому что пол — металлический.
— Попробуй съехать с горки, Джек, это очень весело. — Это говорит бабушка.
Я выхожу из домика и смотрю вниз — горка серебристого цвета, и на ней — несколько маленьких камешков.
— Не бойся, съезжай, я тебя поймаю.
— Нет, спасибо.
На площадке есть еще веревочная лестница, похожая на гамак, только свисает она вниз. Для моих рук ее веревки слишком грубые. На площадке много перекладин, и, если бы у меня были сильные руки или я действительно был обезьяной, я мог бы повисеть на них. Потом я замечаю предмет, у которого воры, наверное, украли ступеньки, и показываю его бабушке.