Компаньоны
Шрифт:
Но теперь этому не бывать.
Его маленький рот раскрылся, и море хлынуло внутрь. Он попытался не глотать, не дышать, но, увы, не мог больше противиться.
Так же как не мог вырваться из железной хватки отца.
Итак, он обретет свою последнюю награду, и это так же верно, как если бы он последовал за Вульфгаром в пруд. Все будет кончено еще до того, как у него появится хотя бы шанс доказать свою полезность.
И он не увидит больше друзей, разве только в Зеленых Лугах...
***
—
— Ага, — ответил его напарник-дворф. — Эйвербрин и его новый поганец. Жалко, что Джоли померла, рожая его. — Верно.
— Эге, а что это там такое? Эйвербрин хочет прикончить своего выродка? Что ж, кто его осудит, да и для мальца так всяко лучше.
— Никто, это уж точно, — подтвердил хафлинг и, прервав работу, переместился к краю пристани, чтобы наблюдать сцену поближе. Его приятель-дворф, подбоченившись, последовал за ним, даже не подумав вмешаться, хоть это и было самое настоящее детоубийство.
***
Реджис вдруг оказался вытащенным из воды — так же внезапно, как и погрузился в нее; папаша перевернул его вверх головой и повернул лицом к себе. Малыш отфыркивался и отплевывался, вода вытекала из него с той же легкостью, как и затекала внутрь. Отец, только что пытавшийся убить его, улыбнулся.
— Не посинел! — хрипло хохотнул он. — Ну да, значит, ты сын своей матери. Клянусь богами, а ты везунчик, да? Это, знаешь ли, наш секрет, и ты на нем неплохо заработаешь!
С этими словами он сунул Реджиса под мышку и зашагал по длинному-длинному дощатому настилу назад в свою халупу.
У ребенка в голове все перепуталось. Зачем все это было? Чтобы помучить его? Напугать? Заставить думать, что его топят, убивают? Но для чего? Какая цель?..
Реджис заставил себя успокоиться, отрешиться от вспыхивающих в голове вопросов.
Он не утонул — по правде говоря, даже не начал тонуть и не испытал никакого физического дискомфорта вообще, кроме железной хватки отцовских рук.
Но он пробыл под водой долго. И не смог задержать дыхание. Не смог держать рот закрытым и не впустить в себя воду.
Но он не посинел, как только что сказал его отец, и действительно, когда его достали из воды, он даже не задыхался.
Было ли это следствием юного возраста, когда разум не в силах даже осознать случившееся? Такое представлялось возможным, но Реджис находил это маловероятным, ему казалось, что он не почувствовал никакого дискомфорта, потому что его и не было.
Как такое могло случиться?
Обдумывая загадку, он покрепче уцепился за изношенную отцовскую рубаху. Его маленькая рука нащупала что-то круглое и твердое и инстинктивно сжала, и, лишь когда они подходили к дому, Реджис сообразил, что это пуговица.
Ощупав ее, он понял, что пуговица держится на единственной нитке, и, когда отец нагнулся, чтобы положить его обратно в кроватку, Реджис сжал ее покрепче и потянул изо всех
Пуговица оторвалась, и Реджис постарался заставить руку зажать ее в кулаке.
— Значит, ты получил кровь генази, — сказал отец, хотя Реджис понятия не имел, что бы это могло значить. — Тогда ты стоишь того, чтобы на тебя тратиться, везучая козявка. Как и твоя мамочка. Да, ну так мы приспособим этот талант к делу.
Потом он вышел из пристройки.
Реджис ничего не понял, разумеется, но велел себе быть терпеливым. Единственное, что у него, хвала Миликки, было сейчас для осуществления всех его планов, — это время. Полно времени, но не настолько, чтобы терять его зря.
Двадцать один год, и он использует их все как надо. Как и собирался при выходе из Ируладуна, он не потратит попусту ни дня.
Реджис сумел поднести свою маленькую ручонку к глазам и разжать пальцы ровно настолько, чтобы увидеть пуговку. Он хотел было поперекатывать ее в пальцах, но рука его непроизвольно дернулась, и он едва не выронил свою игрушку.
Если она упадет, у него не будет способа поднять ее... возможно, ее подберет крыса и утащит прочь.
Поэтому он начал сжимать пуговицу в кулаке, тренируя пальцы, упражняя мускулы, и медленно обводил ее то одним, то другим пальцем, добиваясь силы, добиваясь ловкости. Он крепко держал ее, когда потная нянька пришла кормить его, а после прижал руку к боку и навалился поверх всем телом, чтобы пуговица оставалась в безопасности, пока он спит.
Несколькими днями позже он сумел переложить ее в другую руку, левую. И снова поднес руку к глазам, и замер, и уставился на нее.
Он видел свой большой палец и еще три других, и обрубок на том месте, где должен был находиться мизинец.
Эта картина отбросила хафлинга назад во времени, когда он страдал в плену у Артемиса Энтрери, и тот отрубил ему палец в знак предостережения Дзирту...
Неужели это физическое повреждение перенеслось на его новое тело? Как такое могло быть?
Разглядывая обрубок, он увидел неровный шрам и струп, еще не вполне сошедший. Нет, это не след жестокости Энтрери, понял Реджис, но ироническая выходка судьбы. Он припомнил момент своего рождения, когда умерла его мать, как он теперь понимал, и повитуха использовала нож, чтобы вспороть ей живот и вытащить его. Он вспомнил резкую жгучую боль, и теперь он знал ее источник.
Долго еще маленький хафлинг лежал, разглядывая рану, предаваясь воспоминаниям вместо теперешних своих надежд и устремлений.
Однако он оправился от шока и принялся повторять упражнения, точно те же, что делал другой рукой, сжимая и удерживая, наращивая силу и тренируя мышечную память.
Недели спустя он начал крутить пуговицу в пальцах, в одной руке, потом в другой, с азартом ощущая, как она скользит вокруг костяшки пальца, чтобы оказаться зажатой между этим пальцем и соседним и перекатиться снова. Вперед-назад, от мизинца к большому пальцу, от большого пальца к мизинцу на правой руке, от безымянного к большому и от большого к безымянному на левой.