Компас чёрного капитана
Шрифт:
Шарф и очки я брать не стал. До теплицы недалеко и уже темно.
– До свидания! – торопливо бросил я старикам и выскочил в тамбур. Здесь уже было значительно холоднее, но всего лишь чуть меньше нуля – хватало тепла от печи таверны. Прищурившись, я вышел в метель.
По лицу сразу хлестанула обжигающая позёмка, и на миг мне даже стало жарко от пронзительного холода. Безмолвно выругавшись, стараясь не размыкать губ, чтобы не лопнули зубы (а я видел, как такое бывает), я захлопнул за собою дверь и поспешил к теплице, прикрыв одной рукой рот, а второй
Под ногами гудели и стонали нависающие надо льдом железные листы. Откуда-то сверху противно скрипел фонарь, и пятно света плясало в ночи, рисуя на снегу причудливые тени.
Добежав до сияющей шаманскими огнями теплицы, я быстро заскочил внутрь, в тамбур, и через несколько мгновений оказался в душном мире фермы Боба.
Повесив тулуп у двери, я устало выдохнул, озираясь. Работать совершенно не хотелось. Мышцы уже ныли от усталости, а из-за тепла и влажности глаза сами собой начали слипаться. Сейчас бы забраться куда-нибудь в сухой уголок, накрыться с головой, вытянуть измученные руки и ноги.
Но я отогнал в сторону предательские мысли. Отлынивать просто нечестно. Это то же самое, что сесть на шею двоюродного брата и его жены и бездельничать. Вряд ли можно придумать что-то постыднее. А за хорошую работу Боб платит достойно. Отчего очень часто на нашем столе оказывались свежие овощи его фермы.
Честно говоря, я не любил теплицу. Как и не верил ничему, что могло растопить снег. Мне было очень душно среди покрытых зеленью грядок, протянувшихся на сотни шагов и опутанных паутиной парящих труб. Я ненавидел тарахтение котла, согревающего помещение, и меня угнетал тянущийся от него запах энгу, огромные баки с которой стояли по ту сторону от высоких стеклянных стен. Но больше всего мне была в тягость долгая и кропотливая работа, когда приходилось расчищать купол теплицы снаружи.
При этом я понимал, как же мне повезло с добросердечностью Пухлого Боба. Хозяин нашей таверны был хорошим человеком. Ведь он мог бы прогнать меня из трактира и теплицы – и взять на моё место кого-нибудь из девчонок. Любая из которых уж точно была намного старательнее и аккуратнее. Любая с радостью бы полола, прореживала, окапывала, ровняла, обрезала и поливала все это пахучее буйство природы, отделённое от вечного льда лишь несколькими слоями толстого заговорённого стекла.
Но ни одна из них не была сиротой. И ни одна бы не полезла на промёрзший купол, чтобы сколоть лёд и очистить стёкла от снега.
Однако мне мечталось о другой стезе. На которой не нужно будет гнуть спину и большую часть дня проводить на четвереньках, осторожно стряхивая с себя драгоценную землю, следя за тем, чтобы ни одна её крупица не пропала. Но это были неопределенные мечты. Я не хотел быть рыбаком. И тёмные недра недвижимых тягачей тяготили меня, когда я за компанию с кузеном блуждал по холодным палубам в обществе мастера Кунца. Путь охотника или инструментария мне тоже не нравился. Я не хотел провести свою жизнь у плиты, не хотел обрабатывать металл, не хотел ничего из того, чем занимались взрослые жители Кассин-Онга. Я хотел чего-то другого… Чего-то необычного. Меня тревожили сказания о Добрых. Только о других местах я, как и говорил, не помышлял и не подозревал, что мне суждено покинуть родной дом, чтобы лично познакомиться с этим легендарным великим братством.
Работа на ферме была вынужденной мерой, а не призванием. Вы же не можете представить, что от начала до конца своих дней копошитесь среди грядок и ничего другого не увидите? И я не мог.
И потому, ковыряясь в земле, всегда думал о чём-то ином.
Со стороны входа раздался стук, когда я возился с грядками редиса, уже представляя, как доберусь до дома, тихонько прошмыгну в свою комнату и зароюсь в тёплые мягкие шкуры. В первый момент я подумал, что это Бобу понадобилось нарвать зелени к столу, ну или зайти ещё по каким делам. Однако, увидев Одноглазого, я обомлел.
Старик осторожно прикрыл за собой дверь, выпустив в тамбур облако пара, и прислонился к ней спиной.
– Доброго дня… – сказал я ему, не зная, как назвать его и сетуя на свою растерянность. Своего имени он никому не говорил, а меж собой мы его иначе как по прозвищу и не вспоминали. – Боб не любит…
– Здравствуй, мальчик, – улыбнулся чужак и принюхался. Глаз его заблестел. Несколько мгновений он просто глубоко дышал, наслаждаясь ненавистными мне запахами.
– Простите… Но Боб…
– Подожди, мальчик, – поморщился он. – Подожди… Я вижу, ты нормальный парень. Работящий, толковый.
Он боялся. Сейчас его страх ощущался гораздо сильнее, чем чуть раньше в таверне. Мне даже показалось, что я вижу, как он дрожит.
– Ты же не старая, пьяная и болтливая развалина, да… – пробубнил Одноглазый и отлепился от двери. Сделал пару шагов ко мне, и я неожиданно попятился. – Не бойся, парень. Не бойся. Тебе не надо бояться. – Он глубоко и прерывисто вздохнул, а затем повторил: – Тебе не надо бояться…
Я смотрел исподлобья, пытаясь разобраться в буре его чувств. Там были и страх, и гнев, и усталость, и отчаянье, и непонятная злость.
А подо всем этим – небольшой огонёк восторга. Несмотря на все чёрные эмоции, обуревающие Одноглазого, он чему-то радовался.
– Ты умеешь хранить секреты, парень? – Старик засунул руку под ворох шкур на себе, нащупал что-то, и коротко улыбнулся. – Настоящие секреты, вникаешь?
Я замотал головой, отказываясь. Мне не хотелось знать никаких секретов, связанных с Одноглазым.
– Такой хороший парень, и не умеешь? – он облизнулся. Его язык был серым, словно сделанным из камня.
Я вновь мотнул головой и сделал ещё один шаг назад.
– Тот пьяный старикан в кабаке сказал мне… Что здесь был человечек с юга. И что он крутился у того дома, где я живу. Это так, парень? Или он пропил последний разум?
Волна его страха почти оглушила меня, в глазах на миг померкло. Это было похоже на удар мягкой подушкой в лицо.
– Так? – с тоской спросил Одноглазый.