Комплекс андрогина

Бунькова Екатерина

— А еще я всем грублю, поссорился с лучшим другом из-за девушки и написал экзамен на «трояк», — добавил я, застегивая пуговки на новой рубашке.

— Ты смотри у меня, — шутливо пригрозила мне Алеста. — Нельзя до бесконечности валять дурака, иногда нужно браться за голову.

— Берусь, — ответил я, обхватывая ее голову ладонями и целуя Алесту в переносицу. — А вообще, какая разница, если мы отсюда уедем? Можно мне хоть раз в жизни побыть бунтарем? Тем более, что, как я понял, на новом месте мне придется еще полгода быть тише воды, ниже травы.

— Это да, — вздохнула Алеста. — И не только тебе. Меня наверняка еще коллекторы ищут: папочка умеет прятаться. Так ты готов?

Я кивнул, и мы пошли.

Стоило

нам только выйти из блока общежития и перейти в широкие общественные коридоры-улицы, как в нашу сторону устремились десятки любопытных и заинтересованных взглядов. Правда, по большей части рассматривали все-таки меня, а идущую слева Алесту игнорировали. Она поморщилась и ревниво взяла меня за руку. Меня это насмешило. Я перехватил ее ладошку правой рукой, поцеловал кончики пальцев и обнял Алесту за плечи. Она сразу расслабилась. Но теперь уже игривое настроение было у меня, так что я ухватил ее левой рукой за попу. Алеста многозначительно сверкнула на меня глазами, но я только фыркнул. Мы действительно неправильная пара, но что теперь делать? Пусть окружающие удивляются, глядя, как тау играет несвойственную ему роль. Удивляются и завидуют.

Мы прошли мимо магазинчика цветов, выставившего свою продукцию на внешнюю витрину. Алеста некоторое время повосхищалась букетами, потом мы продолжили путь. Но как только магазин скрылся за углом, я встал перед ней и с хитрой улыбкой протянул ей некрупный цветок.

— Ты же говорил, что у тебя денег почти не осталось, — нахмурилась Алеста.

— А я его стащил, — шепотом просветил ее я. Мы оба заговорщически переглянулись, рассмеялись и поспешили подальше от места преступления.

— Ну ты, блин, даешь, — заявила Алеста, пристраивая цветок мне за ухо, когда мы уже подходили к театру — точнее, к дверям, ведущим во внутренний коридор театра. Разумеется, строить здание внутри космической базы — полный бред, так что театра как такового здесь не было. Только большой зал с относительно хорошей акустикой, располагающийся сразу на трех уровнях, и система помещений вокруг него. Мы с трудом отыскали наш вход, предъявили коды билетов и вошли.

Народу было немного. Конечно, партер был заполнен, а вот бельэтаж почти пустовал. Что и говорить о нашем ярусе. Только перед третьим звонком кто-то еще появился на этом уровне, но и то вдалеке — напротив сцены, где еще хорошо было видно музыкантов. Алесту неудачные места нисколько не смутили. Напротив, она была вполне довольна, что нас почти не видно, и мы можем спокойно сидеть в обнимку, не привлекая внимания. Я об этом как-то не подумал, когда покупал билеты, но меня эта идея тоже порадовала. Так что третий звонок и последовавшую за ним темноту мы встретили в теплых объятиях друг друга: уютных и очень домашних, как будто и не выходили из каюты.

Ведущий объявил первый номер — «Маленькая ночная серенада» Моцарта.

— Попса, — хором, но при этом шепотом протянули мы и тихо рассмеялись. Нет, я ничего не имел против Моцарта, тем более в такой приятной компании. «Солнечный» композитор замечательно подошел моему приподнятому настроению. Алеста тоже выглядела довольной и умиротворенной. Она обнимала меня за талию и прижималась щекой к моему плечу. Подлокотник мешал нам, так что некоторое время спустя Алеста окончательно разозлилась на него и перебралась ко мне на колени. Мы оглянулись, но на нас либо никто не смотрел, либо все сочли это нормальным поступком. Скорее всего, первое, потому что будь у нас места в партере, мы бы тоже не стали задирать голову, чтобы рассмотреть две темные фигуры где-то на третьем ярусе. Дедок же, который был с нами на одном уровне, уже на втором номере задремал. Выглядел он при этом таким счастливым, что я задумался: может, он специально ходит сюда — поспать под живую классическую музыку?

От этих размышлений меня отвлек нежный поцелуй в шею.

— Алеста, мы же в театре, — тихо

сказал я, вздрагивая от того, что она лизнула меня за ухом.

— Ну так ты не шуми тогда, — невозмутимо ответила она… расстегивая мою рубашку.

— Алеста, ты что, серьезно? — спроси я, сглотнув.

Она прикинулась робкой и стеснительной, но тут же стрельнула исподлобья дьявольски соблазнительным взглядом.

— Ты пришел музыку послушать, вот и слушай, я этому процессу никак не мешаю, — заявила она, поглаживая меня по груди кончиками пальцев. — Я вот тоже музыку люблю. Она меня на всякие интересные мысли наводит. Так что ты не отвлекайся, слушай давай.

С этими словами она соскользнула на пол, обхватила меня за талию и принялась целовать живот, спускаясь все ниже и ниже.

— Алеста, нас могут увидеть, — в последний раз попытался я достучаться до нее, хотя и сам уже готов был с ожесточением доказывать всем на свете, что театр — замечательное место для любовных игр.

— Меня — не увидят, — сказала она и принялась расстегивать на мне джинсы. Действительно, ее не увидят: бортик балкона загораживает. Зато меня может быть видно. И слышно. Но я уже не мог ее остановить, да и не хотел.

Я закрыл глаза и ощутил, как Алеста ловко освобождает меня из одежды, насколько это возможно. Прохладный воздух мешался с ее горячим дыханием, еще больше заводя и так уже разгоряченную плоть. Алеста начала с основания. Я прикусил губу и сжал подлокотники.

— Наоборот, — сказала она, ненадолго отвлекшись. — Расслабься и дыши глубже.

Я последовал ее совету, жадно вдыхая прохладный воздух всей грудью. Алеста исследовала меня, внимательно и методично, ощупывая каждый сантиметр, то поглаживая, то покусывая, то касаясь кончиком языка. К тому времени, когда ей это наскучило, и она обхватила головку губами, я уже весь горел. Хотелось быстрых, сильных, глубоких проникновений, Алеста же еще игралась, сбивая меня неожиданной сменой движения языка или губ. Мне это, безусловно, нравилось, но я уже готов был рычать от того, что она развлекается со мной, не давая мне того, что нужно. В конце концов, я все-таки наклонился и положил руку на затылок Алесты, подсказывая ей ритм. Она глянула на меня хитрым и при этом довольным взглядом, словно только этого и ждала, и стала скользить вперед и назад, с каждым движением приближая меня к вершинам наслаждения. Я никогда ничего подобного не испытывал. То, что мы делали это едва ли не на виду у всех, только добавляло остроты ощущениям. А Паганини теперь всегда будет ассоциироваться у меня с этими нежнейшими влажными прикосновениями.

Когда напряжение достигло пика, я успел оттолкнуть Алесту. Она с каким-то восторженным любопытством проследила за тем, как из меня вырвалась белая струйка и приземлилась на ковер.

— Думаю, если уборщики поймут, что это, то очень удивятся, — заметила она как ни в чем не бывало.

— Зачем ты это сделала? — громким шепотом спросил я, приходя в себя и помогая ей застегнуть на мне одежду.

— Пошалить захотелось, — довольно улыбнулась она. Ничего себе шалости.

— Я чуть не застонал в конце, — сказал я, окончательно оживая и стискивая едва слышно повизгивающую от восторга Алесту. — Сейчас сам как пошалю, будешь знать!

— Пошали, — поиграла она бровями.

— Чуть попозже, — ответил я, мягко обнимая ее и делая глубокий вдох. До чего же хорошо. И Шостакович не раздражает, хотя музыка довольно мрачная. — И откуда ты такая взялась?

— Отец говорит — из небесного министерства юстиции, — улыбнулась Алеста.

— Чего? — не понял я.

— Долгая история, — отмахнулась она. — А если кратко: у меня отец — альфонс, мать — профессиональная любовница. Однажды они встретились и полюбили друг друга, проигнорировав эти факты. И в наказание у них родилась я — ни мальчик, ни девочка. Этакий небесный намек на то, что у них обоих что-то не так с образом жизни.