Комсомолец
Шрифт:
Я снова отмахнулся от нее как от постыдной. Вспомнил лицо сидевшей в подвале Зареченского каннибала женщины, той самой Даши со шрамом на верхней губе. Представил, что ей пришлось пережить и что могли испытать другие жертвы Каннибала. Вновь пообещал себе, что не буду играть в сыщика или мстителя, а всего лишь подправлю кое-какие моменты будущего.
Я зажмурился, шагнув на ярко освещенный участок тротуара. Опустил взгляд на неровный асфальт, на свои поношенные туфли и потертые штанины. Отметил, что теперь смогу немного приодеться. Не факт, что взятых в доме Жидкова тридцати рублей хватит на полное обновление гардероба (о нынешних ценах на одежду я пока имел очень приблизительное представление), но уж на новые брюки их должно было хватить (а может, и на обувку).
«Тридцать рублей, – подумал я. – Скромно нынче платят за разоблачение маньяков».
До автобусной остановки мне оставалось идти меньше сотни шагов, когда я услышал звонкий оклик.
– Гражданин!
Автобуса я на горизонте не наблюдал. Спешить к остановке не видел смысла. Поэтому позволил себе проявить любопытство: оглянулся в поисках «гражданина». Но вместо подозрительного человека в мешковатом костюме и серой шляпе (именно с таким образом ассоциировалось строгое слово «гражданин») увидел, что меня догоняли молодые мужчины (лет по двадцать пять) в модной по нынешним временам одежде и с красными повязками дружинников на рукавах.
– Гражданин! – крикнул один из дружинников, обладатель рыжей шевелюры и таких же рыжих усов. – Да, да! Мы к вам обращаемся! Стойте!
Рыжий дружинник указал на меня пальцем, точно взял мою фигуру на мушку пистолета. Так и бежал – с вытянутой рукой. Вторую руку он прижимал к карману, в котором позвякивали монеты. Его черноволосый напарник чуть отстал, шумно дышал, будто гнался за мной десятки кварталов – от самого проспекта Ленина. То и дело смахивал со лба капли пота. Звуки шагов дружинников эхом отражались от стен домов. На груди у мужчин, точно капли крови, блестели комсомольские значки.
– Стою, – откликнулся я.
Поставил чемодан на землю. Подавил желание картинно поднять руки. Похлопал себя по бедру свернутой газетой. Почувствовал диссонанс: утро – дружинники. Эти два понятия в моем представлении не сочетались. Потому что со слов Могильного и Аверина я представлял: дружинники дежурили по вечерам, кружили по городу по редко освещенным фонарями улицам, распугивали преступников. Увидеть парочку мужчин с красными повязками утром я никак не ожидал. И точно не представлял, чем привлек их внимание.
– Народная дружина, – выдохнул рыжий.
Мужчина показал повязку на рукаве, вынул из кармана с переставшей позвякивать мелочью корочки – продемонстрировал их мне (в закрытом виде). Его напарник не потрудился ничего предъявлять, лишь пытался успокоить дыхание. В этом времени я пока отыгрывал роль наивного юноши, потому не заглянул в документ, не проверил подлинность печати и не сверил фотографии с образцами реальных физиономий дружинников. Только кивнул и вопросительно приподнял брови.
– Чем могу помочь? – спросил я.
– Что в чемодане? – выдохнул черноволосый.
Он наконец сумел выпрямиться, чуть отдышался.
– Это ваш чемодан, гражданин? – спросил рыжий.
Мне вдруг почудилось, что я вновь очутился в Зареченске девяностых годов и встретил милицейский патруль. Вот только тогда грозный вид и тон охранников правопорядка подтверждали автоматы Калашникова. Сейчас же… Я посмотрел на дружинников. Из атакующего арсенала те имели лишь свистки на тонких веревках, а вместо милицейской формы и бронежилетов – красные ленточки на рукавах и значки с изображением серпа и молота, с надписью «Дружинник».
– Конечно, мой, – сказал я. – А чей же еще?
Дружинники переглянулись.
– Раннее утро, и ты тут… с чемоданом, – сказал черноволосый. – На вокзал, что ли, собрался? Или спер его где-то? Что-то мы раньше тебя в нашем районе не видели!
Я вдруг словно увидел себя со стороны: щуплый парень в поношенной одежде (а-ля беспризорник), несущий откуда-то рано утром чемодан. Подозрительная личность.
– И… откуда ты его несешь? – спросил рыжий.
Мужчина шагнул в сторону – отрезал мне путь к ближайшему переулку.
«Твое-то какое дело?!» – хотел возмущенно гаркнуть я: правильно реагировать на подобные наезды в прошлой жизни научился. Но прикусил язык. Вспомнил, что «наивный юноша» обязан был ответить грозным дружинникам совсем иначе.
– От знакомых иду, – проблеял я. – Вещи у них оставлял, перед тем как мы в колхоз на картошку поехали. Вот, теперь забрал, отвезу в общагу.
Мужчины оглядели меня с ног до головы, будто прикидывали, походил ли я на студента.
– И где живут твои знакомые? – спросил черноволосый.
– На Александра Ульянова, – сказал я.
– Да неужели? – встрепенулся рыжий. – И какая у них фамилия?
На его лице появилась торжествующая улыбка.
Я насупился, как и поступил бы на моем месте настоящий первокурсник.
– Вам-то что? – сказал я. – Зачем вам их фамилия? Можно подумать, вы всех жителей в этом городе пофамильно знаете.
Улыбка рыжего дружинника превратилась в ухмылку.
– В городе-то, может, и не знаем, – сказал мужчина. – Но улице Ульянова – всех. Я там родился, вырос и живу, чтоб ты знал. Так от кого ты тащишь вещички?
– От Пимочкиных, – «нехотя» пробормотал я.
– Это которые двадцать пятом доме живут?
– В тридцать втором, – сказал я.
– Точно, – сказал рыжий. – В тридцать втором.
Кивнул своему напарнику.
– И что лежит у тебя в чемодане? – спросил черноволосый.
– Все, что лежит – все мое, – с вызовом сказал я.
При ответе даже умудрился пустить петуха – сорвался на писк: ну точно, как случалось с моим старшим сыном в его семнадцать лет.
– И все-таки, что там? – спросил рыжий.