Комсомольский патруль
Шрифт:
— Там меня... это... выгнали.
— Совершенно верно, — стараясь не улыбаться, кивнул головой штабист. — Так ты, что же, хочешь деньги обратно за билет получить или что другое?
— Не, — Ершов отчаянно махнул рукой. — Какие уж там деньги! Вы лучше меня извините.
— Извиняем, — подумав, торжественно сказал дежурный. — Штаб тебя извиняет.
Кивнув головой и вздохнув, паренек продолжал топтаться на середине комнаты.
— Так вы это... — попросил он, наконец, сокрушенным голосом, — анкету-то отдайте, я же в ней расписался.
— Так ты и про анкету помнишь? — удивился член штаба. — Нам ведь фамилию твою раз десять уточнять приходилось. Все ошибался. А как ты матом ругался, да еще при девушках, тоже помнишь? И как расталкивал всех?
Яркая краска залила лицо вчерашнего дебошира. Он уже не сказал, а выдавил еле слышно:
— Виноват...
— Винова-ат, — передразнил его дежурный, явно не желавший понять всей глубины и тяжести переживаний Ершова. — Ишь ты, какая красная девица? Вон какой! Не мало ведь годков уже живешь, так? Садись-ка лучше, давай поговорим с тобой.
Не переставая вздыхать, Ершов уселся на стул. Разговор велся долгое время в основном вокруг вопроса: называть ли человека, хватившего двести граммов водки, пьяным или выпившим.
— Да пойми ты, — потеряв выдержку, стал уже горячиться член штаба, — ведь совершенно безразлично, выпил ты двести граммов или пол-литра! Важно то, что ты оказался в Доме культуры пьяным, мешал людям отдыхать. Мы еще полиберальничали с тобой.
— Что же, по-вашему, выходит — совсем пить нельзя? — вдруг возмутился Ершов. — Какие же это тогда танцы без выпивки?!
— Незачем тебе пить, — -категорически отрезал дежурный. — Миллионы людей без водки обходятся — и, представь себе, живут и на танцы и на концерты ходят. Распустился ты, вот что!
Ершов замолчал, обескураженно покачивая головой: видимо, ему было непонятно, как это можно танцевать без водки.
— Я не распустился, — подумав, сказал он. — В нашей деревне без ста грамм на танцы никто не ходит.
— Ну уж и никто! — рассмеялся штабист. — Врать ты, парень, здоров. А ну признавайся, случайно — не охотник?
Этот вопрос неожиданно обидел Ершова.
— Не хочу я тогда с вами разговаривать! — покраснев как рак, вдруг объявил он. — Вы что же, думаете, я брехун? Подумаешь, водка!.. Я и не такие вещи, может, знаю. Ахнули бы все!... Когда я в колхозе, бывало, на собраниях...
— Постой, какие такие вещи? — вдруг насторожился член штаба. — От чего ахнули бы все?
Но Ершов постарался свернуть разговор на другую тему.
— Вот, бывало, председатель вызовет меня...
— Ты мне зубы не заговаривай, — снова перебил его собеседник. — Что ты знаешь?
Поняв, что от него не отстанут, Николай замолчал и, пряча глаза, отвернулся.
— Не знаю я ничего... — пробормотал он упавшим голосом. — Чего вы ко мне пристали?
— Послушай, Ершов, ты же комсомолец, — попробовал дежурный апеллировать к совести паренька. — Видишь, у тебя значок на груди. Может, действительно что серьезное знаешь, так скажи... Хотя, вероятно, ты и вправду брехун.
Неизвестно, что больше подействовало на Ершова: то ли напоминание о том, что он комсомолец, то ли вечное обвинение в «брехне», но он вдруг вскинул ресницы и твердо произнес:
— А то, что мне никто не верит, и зря! Я сказал ребятам, что гимнастерки комендант украл, а они смеются. Ну и пусть смеются! Сами ничего не видят, а туда же!..
— Какие гимнастерки? — переспросил член штаба. — О чем ты говоришь? Ну-ка, давай, милый человек, выкладывай. Дело не шуточное. Какие гимнастерки, где?
— Да наши же, — горько усмехнулся Колька. — Школьные гимнастерки и брюки для праздника. Вы вот кого зря ловите, а рядом такие дела делаются, страсть!.. И тот, кучерявый, вор, и Синицын вор. Я их всех высмотрел, все знаю. Я даже за тем трамваем бежал, где обмундирование воры увозили. Только тут один сыщик меня застопорил. Широкий такой, сильный. Притворился, что не сыщик, а я сразу понял. У него и билет был сыщицкий и пистоль настоящий, сам видел. Большой такой пистоль с патронами. В милицию он меня отвел, сыщик.
Все больше увлекаясь, Ершов начал рассказывать. По его словам выходило, что комендант школы Григорий Яковлевич Синицын — атаман большой воровской шайки. В помощниках у него ходят какой-то кучерявый и еще два урода. А всего в этой шайке не меньше ста человек, и недавно украдено ужас сколько суконного обмундирования, которое выдали школе к Празднику песни. Не меньше ста пар.
Слушая рассказ Ершова, член штаба пододвинул к себе бумагу и стал записывать. Переспросив некоторые подробности, он протянул пареньку протокол:
— Ну, а теперь распишись в том, что все это правда.
Ершов побледнел и спрятал руки за спину.
— Не, подписывать мне нельзя.
— Почему?
— А кто знает. Может, вы там чего наврали!
— Так ты прочитай, — рассердился член штаба.
Внимательно прочитав, Ершов вторично отказался подписывать.
— Нет, этого не могу, — проговорил он, вставая. — Я подпишу бумагу, а меня убьют. Знаю я их, бандюков, не пожалеют.
— Какая же разница, есть подпись или нет? — возразил собеседник. — Ты уже все рассказал. А убить тебя они не убьют, ты теперь будешь под охраной закона. Вот если соврал и потому не хочешь подписываться, лучше сразу признайся.
Ершов упорно продолжал настаивать на том, что говорит правду, но подписывать документ не стал и даже начал осторожно пододвигаться к двери.
Видя, что от него больше ничего не добьешься, член штаба оставил его в покое. Но беседа их закончилась не скоро.