Кому на руси жить
Шрифт:
– Не надо, – брезгливо бросает Дрозд, качая головой. – Не за тем пришел.
Оставляя на полу грязные следы, проходит прямиком к столу, усаживается на место, где сидел недавно Миша. Чую затылком сверлящий взгляд.
Выждав грамотную паузу, разворачиваюсь лицом к столу и сразу же встречаю взором выложенные на стол руки, желтыми куриными лапками торчащие из рукавов голубой шелковой рубахи. Худые у Дрозда руки, тонкокостные, прямо как у пацана тринадцатилетнего, сразу понятно – не воин, боец умственного фронта, мыслитель, соплей перешибить. Лицо у него коричневое от нажитого лет за сорок загара, значит в подземной келье не сидит, в тайной
Несмотря на птичье прозванье, Дрозд напоминает мне скорее терпеливого, хищного богомола, нежели кого либо из представителей крылатой фауны. Охотник за насекомыми. Ждет, когда жертва сделает неосторожное движение, чтобы отгрызть ей голову.
Ну, я тебе не бабочка, которая крылышками бяк-бяк, я и сам укусить могу...
Не знаю почему, но мне жутко хочется расшевелить этого типа, как-то пробить на эмоции, чтоб не сидел тут с застывшей харей, про меня всякое безобразие не думал. А ведь думает, сукин сын! Наверняка думает, что все про меня знает, насквозь видит, даже не догадываясь кто перед ним сидит. Глядя в эти колкие, суженные глаза, хочется нахамить, задвинуть нечто вроде того, что я несколько раз прогонял Мише насчет поджога терема. Не поймет, зато мозгой пошевелит лишний раз, тренировка умственная ему только на пользу пойдет. Поэтому когда Дрозд тихим, спокойным голосом интересуется кто я, собственно, такой, ленивоотвечаю, что являюсь отставным сержантом отдельного разведывательного батальона мотострелковой дивизии вооруженных сил Российской Федерации, бывшим бригадиром организованной преступной группировки, кандидатом в мастера спорта по боксу Андреем Михайловичем Старцевым одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года рождения.
Рваный на лавке у входа бьется в истерике: минуты три кашляет в кулак как туберкулезник с многолетним стажем, стыдливо прячет глаза. Очень Рваному за меня неудобно.
– Ты, боярин, говорил, будто он смышленый, – не отрывая сощуренного взгляда от моих невинно-честных очей, произносит Дрозд. – Десятник боярский, присмотреться к нему надо... Я кроме дерзости пока ничего в нем не вижу. Он правда не тать?
Боярин? Я что ли? Кому это он? Кто здесь боярин? Изумленным взглядом обегаю взглядом горницу в поисках обозначенной персоны и никого кроме нас троих не замечаю.
Откашлявшись, раскрасневшийся Рваный поспешно заверяет странного визитера, что я и есть самый настоящий десятник.
Дрозд поджимает и без того узкие, жесткие как проволока губы, тонкие пальцы его правой руки стягиваются в щепотку, раздается сухой щелчок и именно с этого момента я забываю, что из чувства противоречия собирался крепко поводить Рогволдова дознавателя за нос, начинаю разливаться простодушным соловьем.
– Кто принимал тебя в дружину боярина Головача?
– Сам боярин перед смертью.
– Кто помог тебе бежать из усадьбы?
– Один дружинник из моего десятка.
– Чем ты убил Харана?
– Кулаком.
Голос Дрозда становится мягким и теплым как размятый в руках пластилин, я чувствую как он приятно обволакивает сознание, бархатным эхо раскатывается в голове, заставляет почти бездумно, механически выплевывать короткие, твердые отрицания.
– С Минаем поначалу были заодно?
– Нет.
– Ты знал где похищенное у Головача серебро?
– Нет.
Легко и непринужденно, будто сами собой ответы вылетают из моих уст. С каждым заданным вопросом
– Замышлял ли Бур против отца?
– Нет.
– По твоему ли приказу пожгли боярский терем?
– Нет.
– Замышлял ли ты против боярина или самого князя?
– Нет...
Чую, несет меня куда-то теплое течение, качаюсь на волнах из стороны в сторону как в гамаке, мне хорошо и уютно, в ушах шумит ласковый прибой...
Щелк!
Дрозд в плаще у выхода что-то вполголоса втолковывает наклонившему голову Мише, так тихо, что я не разбираю ни единого слова, затем хлопает как старого приятеля по плечу и выходит из помещения. Бахает за Рваным дверь. Прибой в ушах затихает, снова становится зябко...
Возвращается Рваный, участливо заглядывает мне в глаза. Я облизываю пересохшие губы.
– Что это было? – спрашиваю хрипло.
– Сеанс гипноза, я полагаю.
Глава тридцать первая
Удивление плавно сменяется сомнением.
Не может быть такого, чтобы задолго до появления различных школ и направлений, за тысячу лет до всенародно любимых экстрасенсов Кашпировского и Чумака тощий фраерок с проницательным взором смог овладеть техникой гипноза да еще в таком совершенстве. Эдак никаких детекторов лжи не надо, пальцами щелкнул и подозреваемый все свои секреты тебе на блюдечко выложил. Если сейчас так умеют, в наше время на всю Москву понадобилось бы три-четыре мастеровитых следака со статистикой раскрываемости стремящейся к ста процентам. А копья и стрелы убойной энергией “зарядить”вообще тема...
Нет, лажа все это. Туфта полная...
– Ну ты даешь, Старый! – вдруг начинает возмущаться опять подсевший за стол напротив меня Рваный. Его толстая нижняя губа обиженно подрагивает.
– Не понял...
– Чего ты не понял? – начинает сильнее распаляться Миша. – К тебе важный человек пришел, а ты рыло воротишь в наглую! Не мог потом поспать? Охренел, в натуре?
Рваный подаётся грудью вперёд, точно желает дотянуться и укусить меня.
– Я и не спал, – говорю, все еще не въезжая в суть обвинений. – С чего ты взял?
– Не спал? У тебя такая рожа была, мама не горюй , как у сраного, ненормального наркоши, хватившего дозу. Я вообще впервые вижу, чтобы с открытыми глазами спали. Потом ты и глаза закрыл. Растекся по стене как кальмар, осталось захрапеть. Дрозд у тебя перед носом пальцами щелкал, чтоб разбудить, минут десять ждал авось очухаешься, затем попросил тебя не трогать и засобирался.
– Не гони, – говорю, совсем мало чего понимая. – Он же сам меня усыпил... ты же сам сказал, что это был гипноз... сеанс... повязку на лоб напялил.
– Надо меньше бухать, Андрюша, – уставшим голосом говорит Миша. Когда его широкое седалище возвращается на место, под ним жалобно стонет лавка. – И по ночам в постели нужно спать, а не днем в вертикальном положении как лошадь. Гипноз если уже и придумали, то еще не развили до той степени, какую ты себе нарисовал...
Тяжелым чернильным облаком наплывает воспоминания, ползут по спине липкие, противные мураши, щекоча по нервам острыми лапками. Становится жутко как ребенку в темной комнате.