Конь в малине

Романецкий Николай Михайлович

Слово «дурак» прозвучало вовсе не как оскорбление: похоже, эта женщина все еще любила своего подельщика.

– Это вы сказали моей жене, что он убил обоих ее детей: моего и Марголинского?

– Ничего я никому не говорила! У вас нет никаких доказательств. Вам не поверит ни один следователь, ни один суд!

Да, внутри этой хрупкой женщины скрывался стальной стержень.

– Для суда, каким я собираюсь судить вас, не нужны никакие доказательства!

Это ее проняло.

– Вы… Вы собираетесь убить меня?

– Пока что я задаю вопросы.

Как говорят у ментов, чистосердечное признание может быть учтено судом.

Она кусала губы и пожирала меня ненавидящим взглядом. Я молча ждал, недвусмысленно поигрывая пистолетом. Наконец не выдержал:

– Кстати, не надейтесь на помощь со стороны Павла Ивановича Поливанова. Или Раскатова – не знаю уж, как он вам представлялся. Он отвечать на вопросы не хотел и теперь мертв.

Ненависти во взгляде рыжей прибавилось. Желания говорить – ничуть.

Тогда я встал, подошел к ней.

– Даю вам пять секунд! – И приставил к ее лбу пистолет.

Альбина вздрогнула и сразу обмякла, будто этим прикосновением я выдернул из нее дававший силы стержень.

– Ладно, – сказала она хрипло. – Задавайте ваши вопросы.

– Один уже задан! – Я вернулся в кресло.

Она судорожно вздохнула:

– Да, это я сказала Савицкой про детей. Это я присушила к ней Виталика, а потом оказалось, что я не могу справиться с собственным колдовством. Я думала, что после моего рассказа между ними все будет кончено. Мне и в голову не приходило, что Савицкая решится на убийство. Такая слабохарактерная женщина…

Конечно, ей и в голову не могло прийти: ведь сама она понятия не имела, что такое материнские чувства… Но этого я говорить не стал, просто спросил:

– Кто спрятал труп в подвал? Вы?

– Нет, конечно. Я находилась в приемной, с пациентками… Виталия я чувствовала лучше других мужчин. И сразу поняла, что он умер. Бросилась в кабинет, там пусто. Видно, он повел Савицкую вниз. Мне стало жутко, но я спустилась туда. Дверь оказалась закрытой. Кода на замке я не знала, Виталий его систематически менял. Но сразу ощутила, что он там, за дверью, мертвый. Если бы я смогла войти, разве оставила бы шкатулки?.. Наверное, Савицкая была еще в подвале. Но я перепугалась так, что ничего не соображала. Знала лишь, что надо срочно исчезнуть, поскольку… поскольку… – Она запнулась.

– Поскольку решат, что доктора убили вы, – закончил я.

– Да. – Она затеребила рукав халатика. – В клинике все знали, что мы в последние дни часто ругались… Конечно, бежать было глупо, но я в тот момент почти ничего не соображала. Смерть Виталия слишком на меня подействовала! Ведь я его любила, несмотря на все раздоры! У меня хватило сил на то, чтобы попросить Наталью Петровну, нашего администратора, принять оставшихся пациенток и подписать у нее заявление на отпуск.

– А как вы объяснили Екатерине Савицкой, почему Марголин убил ее детей?

Альбина помолчала некоторое время, словно раздумывала, говорить ли правду.

– Про первого… про вашего сказала, что Виталий убил его из ревности. Что он уже тогда

решил к ней подклеиться, и ребенок был помехой. К тому же убитая горем женщина всегда склонна отвечать на чувства того, кто проявляет о ней заботу… А про второго она и не спрашивала. Хватило одного. Тем более что я рассказала, будто все это время Виталик спал и со мной. Конечно, если бы Савицкая любила его, она бы не поверила. Но она его не любила по-настоящему, просто хотела выйти замуж.

– Откуда вы знаете?

Она улыбнулась грустной улыбкой:

– Чтобы отличить любящую женщину от нелюбящей, не нужно быть ведьмой… Это вы мне звонили насчет шкатулок?

– Да, я. Но вы, наверное, уже поняли, что я не собираюсь их продавать.

– Поняла. – Она вздохнула. – Если вы меня не убьете, я инициирую «рубашки», и вы сможете их продать. Клиентов найдем.

Я усмехнулся: торговка до мозга костей, она пыталась теперь купить и меня.

– А без инициации?

– Без инициации они наденутся только на детей до трех лет или на таких, как вы.

– Ладно, – сказал я. – Об этом поговорим позже. (Она сразу воспрянула духом.) Не думаю, что вам можно верить. Вы ведь пытались убить меня!

– Я?! – Она разыграла гигантское удивление. – Когда и как бы я могла это сделать? Я же носа на улицу не показывала!

– В первую же ночь после того, как я вас нашел. А как – вам лучше знать! Да тем же макаром, как вы убили доктора Свидерского. Иначе зачем попросили цыганку с Кузнечного рынка, чтобы она раздобыла три волоска от моей прически?

Она посмотрела на меня взглядом затравленного зверя:

– А что оставалось делать?! Я же сразу почувствовала исходящую от вас угрозу. Вот и решила заколдовать. Если б я знала, что вы в первую же ночь обзаведетесь «рубашкой» собственного сына… Мне это и в голову не могло прийти. Муж Савицкой пропал без вести… Если бы я знала, что это вы и что вам удастся проникнуть в подвальную комнату!..

Ее понесло, и мне оставалось только слушать.

– В ту ночь я ждала, пока вы заснете. Колдовство надежнее всего действует на спящего. А вы не давали покоя ни себе, ни мне. Я ждала до четырех утра, пока не лопнуло терпенье. А когда ничего не получилось, решила: неудача объясняется тем, что вы бодрствовали. Дождалась следующей ночи. И опять ничего не получилось! И так ночь за ночью. Пока не увидела вас сегодня и не поняла, что вы в «рубашке». Повезло вам! – Она закрыла лицо руками и замолкла.

– Да, – сказал я. – Мне в этом деле все время везло. А вам – нет. Увы, голубушка, и на старуху бывает проруха!

Она опустила руки на колени, лицо перекосилось от жгучей ненависти.

– Повезло вам лишь в том, что вы успели обзавестись «рубашкой» прежде, чем я взялась за вас! А дальше везение обеспечивала уже сама «рубашка». – Ненависть как вспыхнула, так и угасла: мгновенно. – У Савицкой были бы очень счастливые дети…

– У нее еще не все потеряно, – сказал я.

Альбина ничего не ответила и вновь принялась теребить рукав халата.