Конь в пальто
Шрифт:
Смотрелся Хан в ярко-синем халате и тапочках миролюбивым домоседом, прихлебывающим из большой чашки свой любимый чай с лимоном. Пригласив гостя располагаться, крикнул, чтобы принесли еще чаю, бутербродов.
– Не надо, спасибо, – засмущался Олежка.
– Что значит «не надо»? Ты разве в доме врага? Нет? Тогда не отказывайся, а то обижусь.
Олежка засмущался еще сильнее. Обижать Хана нельзя было по тысяче самых разных причин, и каждая из них могла стать роковой для обидчика.
– Как наши дела? – поинтересовался Хан у деликатно жующего Олежки. – Что нового на коммерческом фронте?
Олежка попридержал надкушенный бутерброд и заговорил. Нагрянули налоговики с проверкой, пришлось подмазывать. Бетонные плиты для ограждения автостоянки завезли и разгрузили. Одна плита раскололась, и Олежка вычел из общей суммы платежа стоимость трех. Правильно? Поощрительный кивок: правильно, молодец, давай дальше… Пожалуйста. Во все четырнадцать магазинов и ларьков рассована левая водка собственного розлива. Партия вот-вот закончится. Нужны новые акцизные марки.
– И? – коротко спросил Хан.
– Марки я нашел. Сто тысяч по семь центов.
– Годится, – беспечно кивнул Хан. – Марок в области как грязи, и все даром. – Он расслабленно откинулся на спинку кресла, почесал волосатую грудь под распахнутым халатом, зевнул: – Хва-ааа-ххх… Хвалю, братишка. Хорошо дело поставил.
Олежка скромно улыбнулся. Обласканный Ханом, он уже забыл, с каким настроением ехал на встречу. И чего он психовал? С тех пор, как Хан поставил его во главе фирмы «Надежда», Олежка успел обзавестись почти новой «бээмвэшкой», сделал в холостяцкой квартире евроремонт, приучился носить в кармане не меньше пяти сотен. В его ведении находились нехилый офис, торговая сеть, стоянки, цехи, склады. Ему было только двадцать пять, а подчиненные обращались к нему на «вы» и старались всячески угодить своему шефу. Среди них, между прочим, имелось много симпатичных девочек, мечтающих улучшить свое материальное положение за счет фирмы. Некоторым Олежка шел навстречу, щедро повышая оклады. Денег на подобную благотворительность жалеть не приходилось: он ведь только управлял фирмой, а не владел ею. Общество с ограниченной ответственностью «Надежда»… ООО… Да после каждого «о» впору было ставить восторженный восклицательный знак!
Словно бы специально дождавшись, когда гость потеряет бдительность и в задумчивом порыве откусит кусок побольше, Хан ласково спросил:
– Выпьешь? Хорошее вино, испанское.
Олежка истово замотал головой, давясь полупережеванным месивом. Хан признавал выпивку лишь за обильным столом, в дружеском кругу. Предложение опрокинуть бокальчик во время делового разговора настораживало.
Хан притворился разочарованным:
– Что ж, тогда – чай. Хочешь еще чаю? С сахаром!
Тут-то проклятый кусок и застрял в Олежкиной глотке. Предчувствия его не обманули. Хан никогда не произносит ни одного слова зря. Сахар! Что там толковали пацаны по дороге? Про диабет, про сладенькое? Нужно немедленно объясниться, преподнести историю с сахаром как приятный сюрприз для большой дружной семьи.
– Хан, я…
– Кто «я»? Ты здесь никто и звать тебя никак! – заорал в бешенстве «папа». – Сюда смотри!! Не вороти от меня свое педерастическое хлебало!!!
В следующее мгновение Олежка уже стоял навытяжку, как рядовой, распекаемый генералом. Как суслик у норки, поздно заметивший пике коршуна. Как подрасстрельный у стенки.
Крик Хана был страшен, но еще страшнее был его свирепый взор, пронизывающий жертву насквозь. Если Олежка что-то и видел в эти минуты, то только пылающие гневом ханские глаза, потому что все остальное померкло перед этим зрелищем.
Обвинения, крикливо выдвинутые против Олежки, были вескими, как гвозди, заколачиваемые в его гроб.
Несанкционированный банкет в сауне, завершившийся временной утратой трудоспособности и полной утерей фирменной печати. До сих пор не погашенная недостача в ювелирном магазине. Офисные светильники, жульнически перекочевавшие в ляховскую квартиру. Наконец, злополучный сахар. Вот уж поистине белая смерть!
Олежка что-то залепетал про беса, который попутал, но Хан в черта не поверил и не позволил перевести на него стрелки. Жалкие ляховские оправдания его тоже не заинтересовали. Не покаяния он добивался, а другого, совсем другого. Надрывая голосовые связки, наполняя взгляд гипнотической силой, Хан оставался внутри абсолютно спокойным, даже невозмутимым, если не считать холодного презрения, которое он всегда испытывал к безвольным слизнякам, в которых умел превращать собеседников.
Такой Ляхов, деморализованный, насмерть перепуганный, трясущийся, нужен был Хану для предстоящего разговора. В принципе обстоятельства ляховской жизни и сама эта дешевая жизненка мало волновали Хана. Но у него имелось к коммерсанту предложение, и дальнейшую беседу нужно было обставить так, чтобы Ляхов страстно желал искупить несуществующую вину. Принцип пластилина. Сдавил, скомкал, размял. Потом лепи, что хочешь.
Не прерывая грозную песнь об обманутом доверии, Хан метнулся к столу, подхватил хищно скрюченными пальцами чашку с недопитым чаем и запустил ею в Олежку. Опознанный летающий объект окропил того теплыми остатками и разбился о входную дверь. Как чертики из табакерки, в кабинете возникли два охранника и пристроились за спиной коммерсанта. Если бы он отважился обернуться, то заметил бы на их физиономиях глумливые усмешки. Разыгрывался обкатанный спектакль. Бесплатный цирк, столь любимый Ханом и его свитой. Общение с уголовниками научило Хана виртуозно изображать истерики, с виду буйные, но на самом деле полностью контролируемые. В настоящий момент разыгрывалась Специальная Бурная Сцена Для Господ Коммерсантов.
Олежку представление проняло до глубины души. Желтые глаза Хана с расширенными зрачками притягивали, примагничивали… В затылок дышали двое, горячо и нетерпеливо. Каждую секунду можно было ожидать внезапного удара ладонями по ушам – именно таким методом однажды воспитывали в присутствии Олежки провинившегося бизнесмена. Он даже не подозревал, что та наглядная практика предназначалась не столько для постороннего человека, сколько для него лично. Незнакомому мужчине пробили барабанные перепонки, а новичка сделали заранее согласным на многое, если не на все, лишь бы избежать подобной незавидной участи.
Олежка все ждал неминуемого, а его все не били. И не ударили. Как бы обессилев, Хан плюхнулся на диван, взмахом руки отослал нукеров прочь и превратился в доброго старшего брата, расстроенного плохим поведением младшего. И Олежка кивал, кивал, как заведенный, соглашаясь с каждым упреком, с каждым словом. Да, они вместе строят свое светлое будущее, да, они – большая дружная семья, в которой один за всех, все за одного. Хорошо ли подводить семью, позорить ее недостойным поведением? Нет, конечно, это очень нехорошо. А кушать сахар тайком, в одиночку, это как? Это плохо, совсем плохо. Нужно ли это повторять? Нет, Олежка Ляхов все понял и осознал. Он исправится.