Конь в пальто
Шрифт:
– П-падлы! – прошипел Хан, вспомнив унижения, через которые ему пришлось пройти.
Оля вздрогнула, решив, что ругательство адресовано ей за нерадивость, и задергалась, зачастила своим задком, пока Хан не попридержал ее за впалые бока, задавая прежний размеренный темп. Сейчас он никуда не спешил и ему было хорошо. А посторонние мысли помогали продлить удовольствие, хотя и невеселыми были они, ханские мысли.
В настоящий момент он не располагал той суммой, которая требовалась, по ханжескому юридическому выражению, для «освобождения под залог». Любой конфликт с правоохранительными органами грозил обернуться годами терзаний по поводу своей неплатежеспособности. Оставалось лишь скрежетать зубами да вздыхать тяжело:
– Ох-х!..
– Ай! – откликнулась Оля. – Ай, мамочка!
Вряд ли Олина мама посочувствовала бы доченьке в эти решающие минуты и еще менее вероятно, что смогла бы ей чем-нибудь помочь. «Хотя, – подумал Хан, – кто его знает? Эти бабы – настоящие похотливые суки». Во всяком случае, других ему встречать не приходилось. И неизвестно еще, как и с кем развлекается в его отсутствие родная жена. Оскалившись, Хан насел на Олю с особым остервенением, словно хотел смять ее в лепешку.
Не отрывая разлохматившейся головы от скрещенных на ковре рук, она все чаще повизгивала, подавая сигналы о готовности слиться в совместном оргазме. Хан выждал немного, довел Олю до первых конвульсий, осеменил и отпихнул от себя подальше. Не хватало еще ублажать всяких шлюх! Если бы Хан мог, он поимел бы весь мир, заботясь только о своем удовольствии!
Разочарованная Оля осталась на ковре, приподняв свой уже неинтересный Хану зад. Он незлобиво пнул ее босой ногой и сказал:
– Чего разлеглась? Иди мойся!
Неохотно набросив на взмокшее тело рубаху, девушка поплелась к выходу.
– Стой! – окликнул ее Хан.
– Да? – быстро отозвалась она.
– Чаю принеси. И не вздумай прикасаться губами к моей чашке, убью!
– Почему это? – оскорбилась Оля. – Я что, заразная?
– Хуже! – успокоил ее Хан. – Рот твой поганый полощи не полощи, не отмоешь.
На Олины глаза навернулись слезы, и Хан наконец повеселел, расслабился, снял с себя напряжение последних дней, проведенных в лихорадочных поисках единственно верного решения.
– Киской называл, – плаксиво напомнила Оля. – Говорил, что я твоя любимая девочка.
– Было такое дело, – согласился Хан, приближаясь к ней. – Я от своих слов не отказываюсь… А теперь иди за чаем… – Коротко замахнувшись, он съездил ладонью по Олиным губам и добавил: – Киска!
Вот теперь настроение стало совсем хорошим, даже отличным. Облачившись в халат, оставшийся в одиночестве Хан начал машинально мерить шагами комнату, двигаясь по кругу против часовой стрелки, как приучился «гулять» в неволе.
Нет, он не собирался возвращаться в СИЗО, а свобода ежедневно преступать закон стоила дорого. Шашкой не намахаешься, даже если несколько взмахов могут принести полсотни тысяч баксов в год. Времена кавалерийских наскоков прошли. Авторитета ими не завоюешь, даже посмертно.
Ведь настоящий авторитет не построишь на одной только силе. Требуются еще два кита: деньги и власть, причем второе недостижимо без первого.
Не так давно Хан уединился с кидалой Филиппком и пронырой Адвокатом, чтобы выслушать их предложения на сей счет. Он заявил, что хочет миллион долларов. Сразу. Наличными. И приятно удивился, когда выяснилось, что это возможно.
Несколько дней Хан продумывал детали, просчитывал все возможные варианты, а потом заставил лед тронуться. До того момента, когда безналичный кредит в отечественной валюте должен был превратиться в груду серо-зеленых долларовых пачек, оставалось совсем немного времени.
Никаких осложнений не предвиделось, потому что схема присвоения кредита была до гениальности проста. Ее изобрели задолго до того, как Хан заинтересовался бизнесом. Даже термин такой имелся в финансовых кругах – невозвратный кредит. Заведомо невозвратный. Парадокс состоял в том, что деньги исчезали, но при этом все оставались при своих интересах.
Для начала пришлось накрыть «поляну» управляющему «Интербанком», девочек ему подогнать с ногами от ушей. Это расположило банкира к доверительной беседе. Небольшой нажим в сочетании с умасливанием – и он согласился запросить в Первом Национальном требуемую сумму для кредитования производственной деятельности ООО «Надежда». Оговорил свою долю. Подчеркнул, что кредит должен быть обеспечен соответствующим залогом, стоимостью не менее ста пятидесяти процентов от суммы кредита. Будет залог – будет кредит. И только в такой последовательности.
Вот когда Хана заинтересовал директор завода «Металлург» и его блудный сын. Их взяли в милицейский оборот, постращали немножко, а в результате директор пообещал передать в распоряжение ООО «Надежда» целый прокатный цех, оформив это должностное преступление в виде договора о совместной деятельности. Дальше все выглядело еще проще. Ляхов подпишет все нужные бумаги, получит кредит, обналичит и отдаст деньги Хану. Кредит не возвращается, проценты за него не выплачиваются, металлургический цех отходит банку, а Хан получает свой первый миллион.
На хрена возиться с самопальной водкой, контрабандой, фальшивыми акцизными марками? На хрена все эти нудные бартерные сделки, результатов от которых ждешь месяцами? Деньги можно иметь без лишней головной боли, практически даром. Ну, отстегнул чуток Зимину, чтобы тот прессанул давыдовского ублюдка. Ну, пустил банкиру пыль в глаза, даже посулил ему сто штук – столько же, сколько Ляхову. Как же иначе? Если бы не щедрые обещания, то из методов убеждения остался бы один кнут, а этого не всегда достаточно. Пряники для того и придуманы, чтобы ими приманивать… но скармливать их совсем не обязательно.
Ведь, по замыслу Хана, Ляхов исчезнет с деньгами. Кинет Хана, кинет банкира, завод, государство. Он будет крайним, когда начнутся непонятки, тем самым бестолковым «стрелочником», без которых жить было бы скучно и неинтересно.
Разумеется, Хан впадет в бешенство, когда Ляхов «потеряется». Гнев его будет ужасен. Он станет топать ногами и назначит вознаграждение за голову проходимца, живого или мертвого. Только голову никто не отыщет. Потому что лишь сам Хан и его ближайшее окружение будут знать, где зарыта та самая голова.