Конан и цепь оборотня
Шрифт:
Горшечник Ихарп, тощий и суетливый, в смущении потирал ладони. Конечно, он, Ихарп, верный друг и слуга Конана. Когда-то великий воин Конан спас его, Ихарпа, ничтожную жизнь… И он, Ихарп, и жена его, и дети — все благодарны. Но отправляться в горы на поиски волшебника… Да найдет ли он того волшебника?.. Да не убьют ли его, Ихарпа, кровожадные бандиты-горцы?.. А если не убьют, и если найдет… Согласится ли великий волшебник выслушать его, простого ремесленника, поедет ли с ним?.. А дома — жена, дети… Кто их станет кормить, пока он, повинуясь приказу друга, будет ползать по горам?..
Конан молча бросил на стол несколько серебряных монет. Горшечник опять потер ладони, но уже более энергично. Да, этого, конечно, хватит… Ему и за год не сделать столько горшков, чтобы заработать такие деньги!.. Вот только бандиты-горцы…
— Они нападают на караваны! — нетерпеливо сказал Конан. — Ты можешь их не опасаться! Что с тебя взять?!
— Да-да, конечно… — Ихарп торопливо закивал, незаметным движением сгребая со стола монеты. — Но моя лошадь… Она, конечно, старая кляча, но кто знает этих горцев…
— У горцев прекрасные скакуны! Твою кобылу они не возьмут даже на мясо! Тем более, на мясо! Для этого они специально выращивают мясных лошадей… ну и баранов, конечно!
Ихарп вынужден был согласиться.
— Все это так… Вот только моя жена привыкла, чтобы я еженощно ублажал ее плоть… Как же она останется без мужской ласки?..
Тут уж Конан не выдержал и расхохотался.
— Я найду на базаре пару нищих! Они будут рады ублажать твою любвеобильную супругу!
— Нет-нет, не нужно нищих… Если сам Конан не желает, то уж пусть она потерпит… Тем слаще будет встреча! Но, вообще-то… его жена хороша собой и довольно молода. Любой мужчина с удовольствием согласился бы проводить с ней все ночи…
Конан вспомнил тощую, жилистую женщину, выглядевшую почти старухой.
— В эти дни мне будет не до женщин. Нужно обеспечить надежную охрану княжны!
— Ну, конечно, конечно… Ихарп все понимает… Красавица-княжна — это не то, что его жена… Но, с другой стороны, княжна — молода и неопытна, а вот его жена!..
Потеряв терпение, Конан грохнул каменным кулаком по столу. После этого горшечник больше не вспоминал ни о жене, ни о разбойниках.
Спустя колокол он, нагрузившись провизией, выехал на старой кляче в направлении Карпашских гор.
В распадке, меж двух поросших вековыми соснами холмов, притулилась ветхая хижина. Просевшая, крытая замшелым дерном крыша грозила вот-вот рухнуть. Стены, таясь в тени сосен, поросли грибами и покрылись плесенью. Затянутое бычьим пузырем окно почти не пропускало света, а покосившаяся дверь — не закрывалась.
Но живущему в хижине козлоногому колдуну и не требовался свет — темнота была его стихией. А запирать дверь и вовсе не было необходимости: никто из местных жителей не рисковал даже приблизиться к его мрачной обители.
Звери и хищные птицы служили ему. Волки приносили задранных коз и оленей, совы и филины — кроликов и зайцев. С ревом голодного зверя впивался он в теплое парное мясо, рвал зубами, жадно глотал, давился, отрыгивал и снова глотал уже побывавший в желудке полупереваренный вонючий кусок. Затем, насытившись, дремал, растянувшись на лежанке, а кошки слизывали шершавыми языками кровь и жир с его мокрых толстых губ.
Отец его был обитатель лесов — сатир, а мать — злая ведьма, жившая в небольшом селении, где свирепые, кровожадные горцы боялись ее, как огня. И когда пришла пора колдунье зачать ребенка, чтобы передать ему черные знания, никто — ни один житель селения — не смог заставить себя лечь с ней в постель. Она грозила страшными карами, она сулила богатство, обещая открыть места, где хоронились клады — ни один горец не решился коснуться ее холодного тела, ибо, по слухам, ведьма давно умерла, и только колдовство поддерживало эту противоестественную жизнь медленно гниющего трупа.
И тогда поковыляла колдунья в сумрачные леса, взывая к мерзким тварям, таящимся от солнца в сырых распадках. Зычно и сладострастно завывала она, томимая жаждой совокупления. Но и звери, и твари лесные бежали, учуяв ее гнилостный запах. Наконец нашелся один старый, глухой и слепой сатир, позволивший ведьме совершить с ним отвратительный, противоестественный акт слияния мертвого человека и умирающего повелителя зверей.
Так ведьма зачала козлоногого. Родился он с кучерявой бородой и покрытыми шерстью ножками, на конце которых поблескивали слизью маленькие копыта. Быстро осваивал сын мертвой колдуньи премудрости чернокнижья. Заклинания и заговоры запоминал с первого раза, а колдовские чертежи и знаки, казалось, были ведомы ему еще до рождения.
И когда настала пора, мальчик-сатир, как и положено черному колдуну, убил свою мать: произнес заклинание, уничтожающее ее чары. И улыбаясь мокрыми губами, смотрел, как вздувалась, вспучивалась червями и распадалась ее плоть, как рассыпались в прах кости, растекалась мерзкой лужей ее черная кровь. А потом ушел жить в сумрачный распадок, где обитал когда-то его отец. Сатиры, как медведи, живут в берлогах, но он построил хижину — все же мать его была когда-то человеком…
Капитан Бруккис был невысокого роста, но крепок, как раскидистый дуб. На могучих плечах плотно сидела квадратная голова с тяжелой челюстью, а толстые, как колбасы, пальцы запросто могли гнуть подковы.
Выслушав рассказ Конана, он с невозмутимым видом показал хозяину таверны на пустые кружки, дождался слугу с кувшином, шумно выпил и смачно причмокнул толстыми губами.
— Значит, говоришь, книга показала? — он потер гладко выбритый подбородок, украшенный двумя шрамами.
— А книгу показал Ниаматар.
— Да, я слышал о Книге Черных Врат и ее хранителе… Конечно… Но почему ты думаешь, что эта именно она? Может, тот старик… просто шарлатан? Умеет насылать морок?
— Он не шарлатан. А Книга… Я знаю, что это — она. Увидел прошлое и будущее… А старик-дервиш исчез у меня на глазах! Такое шарлатану не под силу, — Конан усмехнулся, — пусть даже умеющему насылать морок!
Бруккис в задумчивости пробарабанил пальцами Марш Наемников. Даже немузыкально прогудел пару куплетов.
— И что ты думаешь делать? Если тот козлоногий колдун из твоего видения так страшен?..