Конан и пророк Тьмы
Шрифт:
Хашид отмахнулся от оцепеневшего гостя и обернулся к Ай-Береку.
— Давай, колдун, плети свою паутину. Пора нашей птичке обратно в клетку… Эй, что случилось?..
Лицо и губы Ай-Берека были серыми. Поглощенный боем Хашид не знал, что волшебник уже трижды пробовал опустить на раба магическую сеть… Тщетно.
Не обращая внимания на слова своего господина, колдун перевел взгляд на Джумаля.
— Ответь мне, великий шах. Твой телохранитель… Твой сын был… не совсем человек, да? — тихо, почти спокойно проговорил он, но в его голосе проскользнуло нечто такое, что заставило сердце Хашида беспричинно
— Да,— столь же тихо ответил шах, не отрывая взора от арены.— Да.
— Что тут происходит, Иштар забудь о вашем доме?! — рассердился Хашид.— Почему раб по-прежнему на свободе?
— Боюсь, у нас появились крупные неприятности, мой господин.— Ай-Берек нервно кусал нижнюю губу.— Очень крупные.
Некоторые очевидцы потом рассказывали, как труп поверженного гиганта на миг окутался голубоватым маревом и из его тела выстрелил в небо узкий пучок черного света. Впрочем, они не сумели внятно объяснить, что это означает—«черный свет», и не могли даже с уверенностью утверждать, что все это им не почудилось, ибо после того, как гладиатор-победитель огласил арену воплем триумфа, события приняли вовсе уж неожиданный оборот.
Глава десятая
Странной метаморфозы с телом Амина киммериец не видел — не до того было. Почему он все еще на воле, почему колдовская паутина до сих пор не окутала его своим черным коконом, варвар не знал, и не было времени разбираться в этом.
Едва сообразив, что у него появилась пусть ничтожная, но все же возможность спастись, киммериец стремительно огляделся. Единственный способ покинуть арену, окруженную высоченной, сложенной из необработанных каменных блоков стеной,— через зарешеченные выходы, из которых на песок выталкивают гладиаторов. Но решетки опущены, и за ними уже толпятся вооруженные охранники!
Нахлобучив трофейный Шлем на голову, Конан стремглав метнулся к ближайшей стене. Зазоры между блоками были совсем крошечными, но выбирать не приходилось; на ходу сунув меч за пояс, киммериец нашарил пальцами едва заметные щели и со всей возможной прытью полез вверх. По расположенным над ним трибунам прокатилась волна испуганных криков и зрители бросились врассыпную. Началась давка.
— Мой государь,— скороговоркой произнес Ай-Берек,— этого человека необходимо немедленно остановить. У нас нет времени на обсуждение, однако поверь мне. Душой и телом я служу тебе вот уже восемь лет и пока ни разу не дал повода усомниться в моей верности. Так выполни мою просьбу: незамедлительно убей этого раба. Заколи его, застрели, сожги, удуши… Что угодно, но он не должен выбраться за пределы арены.
Никогда еще сатрап не слышал от обычно исполнительного, молчаливого и послушного мага столь категоричных суждений… Однако Хашид ни за что бы не стал правителем города и не смог бы столь долго удержаться на этом– посту, если б не умел слушать других — даже если эти другие в своих просьбах проявляют вопиющую настырность.
Властным жестом он подозвал слугу и отдал ему несколько коротких распоряжений. Слуга поспешно бросился исполнять их.
— Ну? — обернулся сатрап к Ай-Береку.— Может
Рывком перекинув тело через гребень стены, окружающей арену, Конан выпрямился.
Зрителями завладела паника: шутка ли — непобедимый гладиатор, свирепый зверь, чье призвание убивать себе подобных, вырвался на свободу и теперь находится совсем рядом с ними, добропорядочными гражданами Вагарана! Вне себя от страха перед кровожадным дикарем, публика сломя голову ринулись прочь с трибун. В проходах образовалась пробка; люди падали на ступени, бегущие за ними следом давили упавших; толпа напирала, к крикам ужаса примешивались стоны и хрипы погребенных под ногами спасающихся бегством зрителей.
Конан обращал внимание на людской водоворот только постольку, поскольку он возник на его пути. Дорога к выходу — вот что занимало мозг северянина. Но недавние зрители столь популярного представления в один миг превратились в стадо беспомощных, обезумевших от страха перед близостью волчьей стаи овец; все выходы оказались закупорены человеческими телами, и проникнуть наружу Конану не было никакой возможности.
На всякий случай — а вдруг получится? — Конан поднял над головой меч, издал по возможности устрашающий вопль и бросился в самую гущу толпы.
Он рассчитывал, что зрители, еще больше испугавшись неукротимого дикаря, бросятся врассыпную и, таким образом, откроют ему дорогу к выходу с трибун.
Однако он ошибся: его поступок вызвал лишь новый приступ ужаса у простых горожан. Те, что находились поблизости от северянина, попытались скоренько исчезнуть в толпе, но, спотыкаясь и падая, смогли отдалиться от киммерийца самое большее на десять шагов — столь плотной была толпа зрителей.
Размахивая мечом и выкрикивая проклятия, Конану буквально по головам удалось подняться лишь на восемь рядов вверх по трибуне, но потом колышущееся людское море превратилось в бушующую стихию, и он едва не потонул в ней.
Конечно, если б северянин пустил в ход свой меч, то, пожалуй, за пять-шесть ударов сердца он сумел бы расчистить себе путь к выходу… Но варвар не мог, не хотел и не умел убивать беззащитных обывателей. И поэтому ближайший выход с трибуны был для него неприступно закупорен людской массой.
Конан беспомощно оглянулся.
Решетки, только что закрывающие вход на арену, уже были подняты, и десяток воинов в кожаных доспехах выбежало на песок, а с противоположной стороны, со стороны выхода с трибуны, изрыгая ругательства в адрес неуклюжих, неповоротливых зрителей, сквозь толпу продирались пятеро охранников. Решение необходимо было принять мгновенно.
И Конан спрыгнул обратно на песок ненавистной арены.
Ближайший к Конану воин метнул сеть, но киммериец поймал ее на лезвие тут же выдернутого из-за пояса меча и резким движением рассек надвое. Не дав времени опомниться остальным, он, как вихрь, пронесся сквозь группу солдат, и четыре трупа присоединились к компании Амина, а клинок северянина окрасился багровым. Около выхода с арены никого не было; Конан метнулся туда.
Слишком поздно солдаты поняли, что именно замыслил неукротимый раб, и бросились следом; однако момент уже был упущен.