Конан "Классическая сага"
Шрифт:
Вслепую она ухватилась за летящую гриву, оторвалась от земли, опять коснулась её пальцами ног, высоко подпрыгнула, подтянулась и вскарабкалась на напряженную спину коня. Обезумевший от страха табун прошел сквозь огонь, высекая слепящий поток искр маленькими копытами. Испуганные чёрные люди мельком увидели дикое зрелище — обнаженную девушку, уцепившуюся за гриву животного, которое неслось как ветер, развевавший распущенные желтые волосы всадницы. Затем конь понесся прямо к ограде деревни, взлетел высоко в воздух, захватывая дух, и исчез в ночи.
3
Ливия не только не могла никаким образом управлять лошадью, но и не чувствовала в этом необходимости. Крики и зарево постепенно исчезали у нее за спиной; ветер путал ей волосы и ласкал её обнаженные конечности. Она чувствовала только необходимость держаться за развивающуюся гриву и скакать, скакать на край света от всей агонии, горя и ужаса.
И выносливый конь скакал несколько часов, пока, наконец, взобравшись на освещенную звездами вершину, не споткнулся и не сбросил всадницу вниз головой.
Она ударилась в мягкую подушку дерна и какое-то мгновение лежала полуоглушенная, смутно слыша как убегает её конь. Когда она пошатываясь поднялась, первым, что её поразило, была тишина. Она была почти осязаема, как мягкий тёмный бархат, после бесконечного дикарского рева рогов и грохота барабанов, которые сводили её с ума несколько дней. Она посмотрела вверх на большие белые звёзды, густо усыпавшие тёмное небо. Луны не было, но земля была освещена звездами, впрочем, призрачно, с неожиданными скопищами теней. Она стояла на покрытом травой возвышении, от которого сбегали вниз округлые склоны, мягкие как бархат в свете звезд. С одной стороны вдалеке она различила плотную тёмную полоску деревьев, которая обозначала далекий лес. Здесь была только ночь и сумасшедшее спокойствие и легкий ветерок, идущий от звезд.
Казалось, что эта обширная земля дремлет. Теплый ласковый ветерок напомнил ей о её наготе и она беспокойно изогнулась, обняв себя руками. Потом она почувствовала одиночество ночи и непрерываемость одиночества. Она была одна; она стояла на вершине этой земли и никого не было видно; ничего кроме ночи и шепчущего ветра.
Внезапно она обрадовалась ночи и одиночеству. Здесь никого не было, кто мог бы угрожать ей или схватить её грубыми, жестокими руками. Она посмотрела вперёд и увидела склон, спускающийся в широкую долину; там густыми волнами рос папоротник и свет звезд отражался от каких-то маленьких белых предметов, разбросанных по всей долине. Она подумала, что это большие белые цветы и эта мысль родила смутное воспоминание; она подумала о долине, о которой чёрные говорили со страхом. Это была долина, в которую от них сбежали молодые женщины незнакомой расы с коричневым цветом кожи, расы, которая обитала в этих краях до прихода предков бакала. Там, рассказывали люди, эти женщины превратились в белые цветы, их превратили старые боги, чтобы спасти от насильников. Ни один из местных жителей не осмеливался идти туда.
Но Ливия осмелилась пойти в эту долину. Она хотела спуститься по этим травянистым склонам, которые были как бархат под её нежными ногами; она хотела жить там среди качающихся белых цветов, где ни один мужчина никогда бы ни пришёл, чтобы положить на нее свои грубые руки. Конан сказал, что соглашения заключаются, чтобы быть нарушенными; она нарушит свое соглашение с ним. Она пойдет в долину пропавших женщин; она потеряется в одиночестве и спокойствии… как раз в тот момент, когда эти мечтательные и разрозненные мысли протекали через её сознание, она спускалась по пологим склонам и ярусы стен, обрамляющих долину, все выше поднимались с обеих сторон.
Но спуск был таким постепенным, что когда она остановилась на дне долины, она не испытала чувства, что попала в ловушку. Со всех сторон от нее проплывали моря теней, а большие белые цветы качались и что-то шептали ей. Она пошла наугад, разводя папоротники своими маленькими руками, слушая шепот ветра в листьях, получая детское удовольствие от журчания невидимого ручья. Она двигалась будто во сне, в объятиях незнакомой нереальности. Одна и та же мысль не покидала её: здесь она в безопасности от животной грубости мужчин. Она заплакала, но это были слёзы радости. Она легла, вытянувшись, на лужайку и сжала руками мягкую траву, как будто она хотела прижать обретенное убежище к груди и держать его там вечно.
Она нарвала лепестков цветов и вплела их венком в свои золотые волосы. Их запах гармонировал со всем остальным в этой долине — сказочным, тонким, очаровательным.
Так она наконец вышла на прогалину в центре долины и увидела там большой камень, как будто высеченный человеческими руками и украшенный папоротником и гирляндами цветов. Она остановилась, разглядывая его, и тут возле нее началось движение и жизнь. Обернувшись, она увидела крадущиеся из глубоких теней фигуры стройных коричневокожих женщин, гибких, обнаженных, с цветами в чёрных как ночь волосах. Как видения из сна они подошли к ней, но ничего не говорили. И вдруг ужас охватил её, когда она взглянула в их глаза. Эти глаза светились, излучали свет по сравнению со светом звезд; но это не были человеческие глаза. Их форма была человеческой, но с душами произошла странная перемена, которая отражалась в их светящихся глазах. Страх волной накатил на Ливию. Змея подняла свою наводящую ужас голову в обретенном ею Раю.
Но спастись бегством она не могла. Гибкие коричневые женщины окружили её со всех сторон. Одна, самая прекрасная из них, молча подошла к дрожащей девушке и согнула её своими гибкими коричневыми руками. Ее дыхание издавало тот же аромат, который исходил от белых цветов, качающихся в свете звезд. Ее губы прижались к губам Ливии в долгом жутком поцелуе. Офирка почувствовала, как холод растекается по её венам; руки и ноги её стали хрупкими; как белая мраморная статуя лежала она на руках своей пленительницы, неспособная пошевелиться или что-нибудь сказать.
Быстрые мягкие руки подняли её и уложили на камень-алтарь, устланный цветами. Коричневые женщины взялись за руки, образовав кольцо, и гибко двинулись вокруг алтаря в странном тёмном танце. Никогда ни солнце, ни луна не видели такого танца, и большие белые звёзды стали ещё белее и засияли ещё более ярким светом как будто его тёмное колдовство находило ответ в чём-то космическом и стихийном.
И зазвучала тихая песнь, которая была менее человеческой, чем журчание ручья вдалеке; шелест голосов напоминал шепот цветов, качающихся под звездами. Ливия лежала в сознании, но не имея сил пошевелиться. Ей не пришло в голову усомниться в здравости своего ума. Ей не хотелось размышлять или анализировать; она была и эти странные создания, танцующие вокруг нее, были; молчаливое осознание существования и узнавания действительности кошмара овладело ею, когда она лежала, беспомощно глядя вверх на усыпанное звездами небо, откуда, как она почему-то знала с уверенностью, не данной смертным, что-то должно прийти к ней, как пришло оно когда-то давно, чтобы сделать этих обнаженных коричневых женщин такими лишенными душ созданиями, какими они теперь были.
Сначала высоко над собой она увидела среди звезд чёрную точку, которая росла и ширилась; она приближалась к ней; она распухла до размеров летучей мыши; и все продолжала расти, хотя её форма теперь сильно не изменялась. Она летела над ней среди звезд, камнем падая вниз, накрывая её своими большими крыльями; она лежала в её тени. И со всех сторон от нее пение стало громче, превратившись в победную песнь бездушной радости, приветствие богу, который пришёл требовать новую жертву, свежую и розовую как цветок, покрытый росой на заре.