Конан "Классическая сага"
Шрифт:
Проходили часы, и постепенно рёв пирушки затих, поскольку мужчины и женщины погрузились в пьяный сон. Наконец Баджудх встал, едва не упав, и поднял руки, не столько как знак закончить празднество, сколько как символ того, что он сдается в соревновании по количеству съеденного и выпитого, споткнулся и был подхвачен своими воинами, которые и отнесли его в его хижину. Белый человек тоже поднялся в ничуть не лучшем виде, очевидно из-за того невероятного количества пива, которое он выпил огромными глотками, и был препровожден в хижину для гостей теми из вождей бакала, которые были в состоянии удержаться на ногах. Он исчез в хижине и Ливия заметила, как дюжина его воинов заняла свои места вокруг сооружения с копьями наготове. Очевидно, чужестранец не хотел рисковать, заводя дружбу с Баджудхом.
Ливия бросила взгляд на деревню, которая отдаленно напоминала Ночь Суда из-за разбросанных по улицам фигур пьяных. Она знала, что мужчины в полной готовности к бою охраняют внешние подходы, но единственными бодрствующими людьми, которых она увидела внутри деревни, были вооружённые копьями воины вокруг хижины чужестранца — а некоторые из них тоже начинали клонить головы и опираться на свои копья.
Сердце её стучало как молоток, когда она проскользнула к задней стене своей тюрьмы и вышла в дверь, пройдя мимо храпящего охранника, которого Баджудх поставил охранять её. Тенью цвета слоновой кости она проскользнула через пространство, разделяющее её хижину и хижину чужестранца. Она подползла к задней стене этой хижины на четвереньках. Здесь на корточках сидел чёрный великан, уронив украшенную перьями голову себе на колени. Она пробралась мимо него к стене хижины. Ее сначала держали в заточении именно в этой хижине и узкое отверстие в стене, спрятанное свисающей циновкой, представляло её слабую жалкую попытку побега. Она нашла отверстие, повернулась боком и, выгнувшись своим гибким телом, прыгнула внутрь, оттолкнув внутреннюю циновку в сторону.
Свет костра снаружи слабо освещал внутренность хижины. Как только она отдернула циновку, она услышала бормотание ругательства, почувствовала как её схватили за волосы, протащили сквозь отверстие и рывком поставили на ноги.
С перепугу она не сразу привела в порядок свои мысли и убрала с глаз спутавшиеся распущенные волосы, чтобы взглянуть на лицо белого человека, который возвышался над нею с удивлением, написанным на его тёмном, покрытом шрамами лице. В руке он держал обнаженный меч, а глаза сверкали как огонь костра, — от злости, подозрения или удивления — она не могла сказать. Он говорил на языке, который она не могла понять, языке, который не был гортанным негритянским, но и не звучал как язык цивилизованных народов.
— О, пожалуйста! — попросила она. — Не так громко. Они услышат…
— Кто Вы? — спросил он, говоря по-офирски с варварским акцентом. — Видит Кром, я не мог представить, что встречу в этих чертовых краях белую девушку!
— Меня зовут Ливия, — ответила она. — Я пленница Баджудха. О, выслушайте, пожалуйста, выслушайте меня! Я не могу здесь долго оставаться. Я должна вернуться в хижину до того как они обнаружат мое исчезновение. Мой брат… — рыдание заглушили её голос, потом она продолжила: — У меня был брат Тетелис, мы из рода Челкус, ученых и дворян Офира. По особому распоряжению короля Стигии, моему брату разрешили отправиться в Хешатту, город волшебников, чтобы изучать их искусство, и я отправилась вместе с ним. Он был совсем мальчик — моложе меня…
Ее голос запнулся и прервался. Чужестранец молчал, но стоял и смотрел на нее горящими глазами с мрачным, непроницаемым лицом. В нем было что-то дикое и неукротимое, что пугало её и делало нервной и неуверенной.
— Черные кушиты напали на Хешатту, — поспешно продолжила она. — Мы приближались к городу с караваном верблюдов. Наша охрана бежала и нападавшие забрали нас с собой. Они не причинили нам вреда и сообщили, что они будут вести переговоры со стигийцами и возьмут выкуп за наше возвращение. Но один из их вождей хотел получить весь выкуп сам, и он со своими людьми выкрал нас из лагеря однажды ночью и бежал с нами далеко на юго-восток, к самым границам Кушии. Там на них напала и вырезала их банда из племени бакала. Тетелиса и меня притащили в это логово зверей… — рыдание сотрясло её. — Сегодня утром моего брата изуродовали и зарубили у меня на глазах… — Она внезапно смолкла моментально ослепла от воспоминаний. — Они скормили его тело шакалам. Сколько времени я была без сознания я не знаю…
Она не могла больше говорить и подняла глаза, чтобы взглянуть на хмурое лицо чужестранца. Ее обуяла сумасшедшая ярость; она подняла кулаки и стала тщетно бить в могучую грудь, на что он обратил не больше внимания, чем на жужжание мухи.
— Как Вы можете стоять здесь как тупое животное? — вскрикнула она страшным шепотом. — Или Вы такой же зверь как и все эти? Ах, Митра, когда-то я думала, что у мужчин есть честь. Теперь я знаю, что каждому из них есть своя цена. Вы — что Вы знаете о чести — или о сострадании, или о приличиях? Вы такой же варвар как и другие, только с белой кожей; у Вас такая же чёрная душа как и у них. Вам наплевать, что человека вашей расы жестоко растерзали эти собаки и что я — их рабыня! Ладно.
Она отпрянула от него.
— Я заплачу Вам, — с жаром произнесла она, срывая тунику с грудей цвета слоновой кости. — Разве я не мила? Разве я не вызываю больше желания, чем эти местные девки? Разве я не достойная награда за кровопролитие? Является ли девственница с прекрасной кожей ценой, достаточной за убийство? Убейте этого чёрного пса Баджудха! Покажите мне как его проклятая голова валяется в залитой кровью пыли! Убейте его! Убейте его! — В агонии своего пыла она ударила сжатыми кулаками один об другой. — И тогда берите меня и делайте со мной что захотите. Я буду Вашей рабыней!
Секунду он молчал и стоял как великан, рожденный для резни и разрушения, перебирая пальцами рукоятку меча.
— Вы говорите так, как будто Вы вольны отдавать себя по своему желанию, — сказал он, — как будто дарение Вашего тела дает власть вертеть королевствами. Почему я должен убивать Баджудха чтобы получить Вас? В этих краях женщины дешевы как бананы, и их желание или нежелание стоит так же мало. Вы слишком дорого оцениваете себя. Если бы я хотел Вас, я бы не стал сражаться с Баджудхом, чтобы получить Вас. Он скорее отдал бы Вас мне, чем стал со мной сражаться.
У Ливии перехватило дыхание. Весь огонь вышел из нее и хижина поплыла у нее перед глазами. Она пошатнулась и упала скомканной кучей на ангареб. Горечь изумления раздавила её душу, когда её грубо ткнули лицом в её полную беспомощность. Человеческий мозг бессознательно цепляется за знакомые ценности и идеи, даже в окружении и условиях чужих и не связанных со средой, в которых эти ценности и идеи приняты. Несмотря на все пережитое, Ливия продолжала предполагать, что согласие женщины — это главное в той игре, которую она предлагала играть. Она была ошеломлена осознанием того, что от нее совсем ничего не зависит. Она не могла двигать мужчинами как пешками в игре; она сама была беспомощной пешкой.
— Я понимаю абсурдность предположения, что любой человек в этом уголке мира будет поступать в соответствии с правилами и обычаями, существующими в другом уголке мира, — пробормотала она слабо, едва понимая что она говорит и что вообще было только звуковым обрамлением той мысли, которая овладела ею. Ошеломленная новым поворотом судьбы, она лежала неподвижно, пока железные пальцы белого варвара не сжали её плечо и не поставили её опять на ноги.
— Вы сказали, что я варвар, — сказал он резко, — и это правда, спасибо Крому. Если бы Вас охраняли люди из провинции, а не эти цивилизованные слабаки, у которых кишка тонка, этой ночью Вы бы не были рабыней этой свиньи. Я Конан, киммериец, и я живу своим мечом. Но я не такая собака, чтобы оставить женщину в руках дикаря; и хотя у вас принято называть меня разбойником, я никогда не принуждал женщину без её согласия. Обычаи различны в разных странах, но если человек достаточно силен, он может силой навязать некоторые из своих обычаев где бы то ни было. И никто никогда не называл меня слабаком!