Концепции современного востоковедения, Коллектив авторов

Концепции современного востоковедения

на обложку

Коллектив авторов

Шрифт:

Принципиальная возможность разночтений, расходящихся интерпретаций коренится, как полагает Аллахвердов, в разной природе идеализации анализируемого объекта, к которой естествоиспытатели и гуманитарии прибегают в равной степени, но естественнонаучная идеализация и гуманитарная оказываются, мы бы сказали, омонимами. «В естественной науке неизбежно строятся логически совершенные идеализированные объекты (принцип идеализации). Ученый-гуманитарий обязательно рассматривает все тексты и явления через призму собственных идеалов» 28 . Иначе говоря, естественнонаучная идеализация есть результат применения логического принципа абстракции, в то время как гуманитарная – следствие признания непротиворечивости научной конструкции по отношению к презумпциям автора или соответствующего научного сообщества («…в гуманитарной науке все решает научное сообщество» 29 ). Еще иначе можно сказать, стоя на обрисованных позициях, что естественнонаучная истина есть продукт согласования идеального объекта с чем-то, что внеположено как самому этому объекту, так и исследователю, а гуманитарная предполагает согласование одного идеального объекта с другим (другими), в равной степени порожденными исследователем.

Там

же. С. 99.

Там же. С. 106.

Сами гуманитарии отнюдь не спешат безоговорочно признать фатальную невозможность строго научного, логически выверенного доказательства истин, добываемых (генерируемых) представителями своих наук. В качестве определенной индикации соответствующих настроений можно привести слова М. Л. Гаспарова, где за несколько легкомысленной формой стоит вполне серьезное содержание: «Главное в том, чтобы считать, что дважды два – четыре, а не столько, сколько дедушка говорил (или газета “Правда”, или Священное писание, или последний заграничный журнал)» 30 . «Дважды два – четыре» здесь, конечно, символ точного знания, не зависящего от конвенций и традиций научного сообщества настолько, насколько это вообще возможно 31 .

Философия филологии: Круглый стол // Новое литературное обозрение. 1996. № 17. С. 53.

Мы оставляем в стороне не столь уж редко выдвигающийся тезис, согласно которому естественным наукам точность придает использование математики, благодаря которой поведение Вселенной «описывается небольшим числом математических законов, в свою очередь выводимых из некоего общего набора физических принципов, также выражаемых на математическом языке» (Клайн М. Математика: Поиск истины. М., 1988. С. 142). Во-первых, природа объяснительной силы математики сама по себе является своего рода загадкой; во-вторых, математизация гуманитарных наук, в особенности средствами неколичественной математики, в последние десятилетия также набирает силу.

Приведем пример из области фонологии. В русском языке, как известно, существуют звонкие и глухие согласные, а наряду с ними – сонанты м, н, л, р (и их мягкие корреляты). Физически (акустически) сонанты, бесспорно, являются звонкими согласными: в их образовании существенно участие голоса (колебаний голосовых связок), типична насыщенная формантная структура, т. е. ярко выраженные области усиления определенных частотных областей спектра. Являются ли сонанты звонкими с функциональной, фонологической точки зрения? Обычно считается, что нет. Фонология основана на существовании системы оппозиций (так, согласный б потому лишь выступает звонким, что именно звонкость противопоставляет его согласному п, во всем остальном, кроме глухости, практически равному б). В русском языке, в отличие от некоторых других, наподобие тибето-бирманского языка мизо, не существует глухих сонантов – следовательно, имеющиеся сонанты нет оснований считать (фонологически, системно, функционально) звонкими, они просто нейтральны по отношению к этому признаку.

Возможен, однако, и иной подход. В системе русских согласных признак «звонкость/глухость» бесспорно существует. Следовательно, мы должны автоматически приписывать его любой фонеме, если это согласуется с ее реальными свойствами. Тогда сонанты окажутся все же звонкими.

Налицо как будто бы множественность выбора между разными научно-фонологическими текстами, предпочтение должно определяться принятой парадигмой описания.

Есть, однако, способы, которые могут способствовать обоснованию выбора, не сводящегося к конвенциям и внетеоретическим предпочтениям. Сошлемся лишь на один из них. Как хорошо известно, в русском языке имеет место принудительная ассимиляция глухих согласных перед звонкими, когда этимологически глухие заменяются на звонкие. Например, невозможны сочетания сд (сделать), тб (отбрить) и т. п. – мы с необходимостью произносим зделать, адбрить и т. п. Последующий звонкий «навязывает» свою звонкость предыдущему и уже самим данным фактом подтверждает свою фонологическую (системную, функциональную) реальность. Иное дело аналогичные сочетания с сонантами: здесь нет никаких запретов на сочетания как звонких, так и глухих с последующими сонантами, ср.: снасть и знать, отмерял и адмирал и т. п. Иначе говоря, сонанты, будучи акустически звонкими, свою звонкость в фонологических процессах никак не обнаруживают, не «навязывают» ее предшествующим согласным, как это делают звонкие шумные, т. е. несонанты д, б и т. п. Это и служит доказательством фонологической нейтральности сонантов по отношению к признаку «звонкость/глухость», т. е. их фонологической незвонкости. Трудно считать, что доказательность такого рода построений менее убедительна и в меньшей степени надежна для получения однозначного ответа, чем любое суждение из области естественнонаучных дисциплин.

Еще один пример из области литературоведения носит, возможно, менее наглядный характер (но ведь следует учитывать и сложность литературоведческого дискурса). Речь идет о роли античного начала в творчестве А. С. Пушкина: разные исследователи находили то «укорененность в эллинстве», то истинно христианское миросозерцание, убедительно обосновывая обе точки зрения собственными пушкинскими текстами. Не вдаваясь по понятным причинам в сколько-нибудь обстоятельное рассмотрение существа вопроса, позволим себе воспроизвести сравнительно длинную (и чрезвычайно информативную, на наш взгляд) цитату из работы С. Г. Бочарова, в которой кратко резюмируются взгляды на означенную проблему со ссылкой на концепции С. С. Аверинцева и А. В. Михайлова: «С. С. Аверинцеву принадлежит замечание, записанное за ним М. А. Гаспаровым: “Пушкин стоит на переломе отношения к античности как к образцу и как к истории, отсюда – его мгновенная исключительность. Такова же и “веймарская классика”. О веймарской классике и живой для нее античности – у А. В. Михайлова: античность “еще и не кончилась к этому времени”, к рубежу XVIII–XIX вв.; античность – далекое прошлое, “но лишь чисто хронологически”, “по существу же, по смыслу” она – “всегда рядом”.

Но так – “всегда рядом”– она в последний раз у Гёте и Пушкина» 32 . Здесь нет логической цепочки доказательств (да и фундирующий материал, естественно, опущен), но дан, как представляется, пример широкого гуманитарного обобщения, синтеза – особенно если учесть неявно присутствующую гипертекстовую оглядку на теорию «долгого Средневековья» Ле Гоффа и других французских историков Школы «Анналов». Здесь представлена, в сущности, прогностическая модель, позволяющая предсказывать характеристики творчества Пушкина; когда они удовлетворяют модели (а именно это, насколько можно судить, имеет место), мы получаем подтверждение жизнеспособности самой модели. Иначе говоря, налицо согласие с принципами науки как таковой, а не «всего лишь» с особыми приемами особой гуманитарной науки.

Бочаров С. Г. Сюжеты русской литературы. М., 1999. С. 233.

Следует ли из сказанного, что множественность интерпретаций гуманитарного текста и, отсюда, множественность метатекстов, сопоставленных одному и тому же тексту, всегда устранима, всегда решается в пользу одного из них или же посредством некоего синтеза? Конечно, нет. Полезно вспомнить эпизод, связанный с оценкой картины Ван Гога, изображающей стоптанные башмаки. Хайдеггер увидел в картине аллегорию крестьянского труда («немотствующий зов земли отдается в этих башмаках»), по поводу чего Шапиро не без ехидства заметил, что на самом деле Ван Гог изобразил собственные башмаки, а сам художник никак не был «человеком земли». Как представляется, однако, прав здесь Ж. Деррида, который в статье с характерным названием “La verit'e en peinture” отстаивал принципиальную равновозможность множества интерпретаций 33 . Возвращаясь к высказанному выше положению о специфичности гуманитарного знания как места встречи двух (или более) ментальных систем, необходимо допустить, что изучаемый гуманитарием текст (знаковая конструкция) задает лишь некоторый горизонт понимания, в пределах которого, в зависимости от реципиента (реально – соавтора), избирается та или иная возможность. Н. Винер объяснял свои не слишком высокие показатели в шахматной игре тем, что он не привык к противодействию со стороны партнера: для него как для ученого-естествоиспытателя привычным партнером была неживая природа, взаимодействие с которой всегда однонаправленно. Но партнером гуманитария выступает текст, а текст живет, он может изменять свои характеристики в зависимости и от того, кт'o с ним «работает», и от того, как с текстом «работают». Наконец, сам язык – инструментарий текста – уже есть некоторая философия и идеология, навязывающая себя автору, с одной стороны, и нежесткая структура – с другой, допускающая и даже предполагающая наличие «открытых финалов», недоговоренности, определенной свободы прочтения и т. п. Пресловутая неопределенность гуманитарных построений – если она не поддается корректному снятию, что всегда очень конкретно, – есть прямое отражение исследовательским метатекстом свойств текста-объекта.

См. об этом: Философия филологии… С. 54.

Соотношение логического и интуитивного в гуманитарных науках . Эта проблема неявным образом уже затрагивалась выше. В частности, там, где речь шла о том, что точные и естественнонаучные дисциплины основывают свои суждения на системах аксиом, из которых логически выводятся соответствующие теоретические положения. Иначе можно сказать, что аксиомы базируются на интуиции или, еще иначе, что интуиция здесь проявляется в формулировании аксиом. Однако подобная констатация факта далеко не исчерпывает вопрос об интуиции. Достаточно хорошо известно, что ученый-естествоиспытатель совершает (теоретические) открытия в своей научной области не столько за счет строго логического анализа, сколько благодаря интуитивному озарению; обычно, лишь придя к соответствующему результату, ученый переводит его на язык логики 34 .

См. об этом, например: Касевич В. Б. Буддизм. Картина мира. Язык. СПб., 2004; см. прим. 35.

Как обстоит дело в гуманитарных науках? Начать следует с того, что наука вообще отличается от ненауки (искусства, прежде всего) воспроизводимостью результатов. Эмпирические находки в науке не должны зависеть от того, кто, когда и где мог наблюдать открытые физиками, химиками и другие факты: если бы было, например, обнаружено в одной из исследовательских лабораторий, что при определенных, точно оговариваемых условиях сверхпроводимость возможна при комнатной температуре, то этот результат был бы повторен, воспроизведен во всех лабораториях, обладающих для этого нужным оборудованием и научным персоналом. Точно так же и в случае теоретических открытий: признание научным сообществом одного и того же набора аксиом и, разумеется, общих для всех правил логики делает теоретическое открытие воспроизводимым. Иное дело в искусстве. Цель искусства – самовыражение творца. Творец уникален – соответственно уникален, т. е. принципиально невоспроизводим, результат его творчества. Хотя в истории науки не раз случалось, что разные ученые независимо друг от друга совершали одно и то же открытие (например, Ломоносов и Лавуазье независимо друг от друга пришли к закону сохранения массы вещества), невозможно представить себе, что кто-то независимо от Пушкина сочинил бы «Я помню чудное мгновение…», независимо от Рудаки – касыду «Мать вина», независимо от Гершвина – оперу «Порги и Бесс» и т. д.

В гуманитарных науках – уже потому, что это науки, – равным образом должен действовать принцип воспроизводимости. Нельзя считать, как это иногда встречается, что, придя интуитивно к тому или иному положению, ученый-гуманитарий тем и ограничивается, не переводя свою интуицию на язык логики (т. е. ограничиваясь утверждением «а я вот так вижу!»). Но есть и специфика. Как мы помним, гарантия истинности теоретических положений естественнонаучных дисциплин – отправление от общих аксиом и соблюдение правил логического вывода. Но в гуманитарных науках «плохо с аксиомами», поскольку объект изучения гуманитария носит предельно сложный характер, его трудно свести (возвести) к элементарным интуитивно истинным положениям-аксиомам. Отсюда раздробленность гуманитарных наук на школы со своим базисом и традициями каждая 35 , склонность ссылаться на авторитеты вместо логического анализа и целый ряд других черт, отличающих гуманитарные науки.

Само по себе наличие школ Т. Кун считает формальным признаком гуманитарных («допарадигмальных») наук. Это не совсем так. В естественных науках школы, конечно, тоже существуют; но надо признать, что соотношение школ для естественных и гуманитарных наук разное. Если в области естественных наук школы обычно сосуществуют по принципу дополнительности (в одной школе те или иные проблемы изучаются более специальным образом, чем в других), то гуманитарные школы чаще противопоставлены друг другу, отличаясь исходными постулатами и традициями и/или методами.