Концепция лжи
Шрифт:
– Ты не американка, – утвердительно произнес Леон.
– Да, а как ты догадался?
Леон усмехнулся и поправил воротник.
– Ни одна американская женщина никогда не станет приставать на улице к незнакомому мужчине. Здесь с этим не шутят. Ты или из Франции, или из Италии. А?
– И оттуда, и оттуда, – счастливо засмеялась Жасмин. – Я родилась в Марселе, а живу в Риме. В Штатах я так, отдыхаю. Скоро рождество, так что я уже собираюсь домой. Может, мы зайдем куда-нибудь?
– И как мы будем выглядеть? – поинтересовался Леон, окинув ее скептическим
– Но я же не виновата, что ты такой дохлый?
– А в космос жирных не берут. Ладно… пошли. Тут есть приличный ресторан? Только, Бога ради, не хватайся за меня, а то я сойду с ума.
Итало-француженка Жасмин знала, чего хотела. Уже через десять минут она втащила Леона в холл какого-то старинного заведения. От деревянной стойки мгновенно отделился гардеробщик. Жасмин небрежно сбросила ему свое пальто, и Леон чуть не задохнулся, глядя на ее фигуру. Девушка вовсе не была полной, как ему показалось вначале: не-ет, но как же щедро одарила ее природа! Макрицкий скользнул глазами по ее высокой груди, обтянутым синей шерстью платья бедрам, задержался на чудном, невероятном изгибе ее икр и поспешил отвернуться, расстегивая пояс. Леон немного замешкался, снимая шинель: сабля сверкнула в ярком свете древних хрустальных люстр – появившийся метрдотель опасливо покосился на позолоченную гарду и почтительнейше ввел их в зал.
Здесь царил интимный полумрак. На столиках мягко светились лампы с матерчатыми абажурами, под потолком плавала едва слышная легкая музыка. С первого же взгляда Леон понял, что Жасмин привела его в тихое, весьма респектабельное заведение, и мысленно поблагодарил ее за это. Наверное, сказал он себе, у этой красотки есть вкус. Больше всего ему не хотелось оказаться сейчас в каком-нибудь шумном дансинге. Леон осторожно поправил галстук – тот был увы, не совсем форменным: на вид полностью уставной, но, однако же, от младшего Воронина. И стоил он как три месячных оклада среднего европейского капитана.
– Что ты будешь есть? – спросила Жасмин, откладывая меню.
– Фруктовый салат с медом, – ответил он. – И коньяк.
– Коньяку, я надеюсь, бутылку?
Леон поднял на нее удивленные глаза.
– Послушай, ты, часом, не служишь в этом кабаке зазывалой?
– Я заплачу, – с неожиданной гордостью вскинулась девушка, – все-таки не каждый день я пью с настоящими героями.
– Ну уж, нет, – Леон с трудом удержался от смеха, – офицер не может допустить, чтобы за него платили в ресторане. Тем более, когда речь идет о такой прелестной женщине.
С каждой минутой она нравилась ему все больше и больше. Леон считал, что умеет разбираться в людях: в больших смеющихся глазах Жасмин ему чудилась какая-то искренность, прямодушие – качества, давно утерянные женщинами западной цивилизации. На родине Леона прямота и отсутствие дешевого кокетства весьма ценились в молодых девушках. Именно поэтому его соотечественники почти никогда не женились на чужачках. Славянский мир, не слишком тронутый феминизмом, славился своей патриархальностью и твердостью устоев.
– Как тебе нравится Нью-Йорк? – спросила Жасмин, когда официант закончил расставлять на столе их заказ и удалился восвояси.
– Нью-Йорк? А что здесь может нравиться? – удивился Леон.
Девушка рассмеялась и решительно налила ему полную рюмку коньяка.
– Будем пить так, как у вас принято, – объявила она, продолжая улыбаться, – или ты не умеешь?
– Почему же, – усмехнулся в ответ Макрицкий, – обучен. Куда ж денешься? А вот где ты этому научилась? Была у нас?
– Нет… я училась в Болонском университете. Там пьют так, что закачаешься.
– Ну, я, допустим, не закачаюсь… за встречу.
– Я не бывала у вас, – сказала Жасмин, изящно закусывая коньяк фруктами, – потому что боялась, что мне захочется остаться. А это, говорят сложно – у вас там такие, закрытые страны. Чужих не принимаете.
– Чего проще, – пожал плечами Леон. – Двести тысяч гривен на счет в Национальном – и пожалуйста. Через пять лет можешь получить гражданство и забрать свои деньги.
– Двести тысяч! Это сколько в долларах? Миллион?
– Чуть больше. Только доллары нам не нужны. Это сто лет назад доллар был – да… а теперь, сама знаешь.
– И что, других способов нет?
Леон задумчиво прожевал ломтик засахаренного лимона, шмыргнул носом.
– Не знаю. Может быть, выйти замуж за украинского или российского подданного. Понимаешь, у нас ведь действительно все другое. Численность населения поддерживается на одном и том же уровне, почти никаких пособий и все такое прочее. Поэтому и чужих мы не принимаем. Чужих обычно надо кормить, потому что они не хотят работать. А у нас так не принято, у нас все работают. Не будешь работать – подохнешь с голоду.
– Тогда женись на мне.
Леон хрюкнул и потянулся за бутылкой, старясь не смотреть на девушку.
– Я из богатой семьи, – сказал он. – Зачем мне твои деньги?
– А у меня их и так нет. Ладно, замяли… не думала, что ты так испугаешься. Просто мне порядком надоела Европа, вот я и езжу время от времени в Штаты. Здесь то же самое дерьмо, но как-то веселее, что ли. Все равно, конечно… безысходность, кругом эта дерьмовая безысходность.
Леон поднял удивленные глаза. В эти мгновения Жасмин показалась ему такой усталой, словно ей пришлось проделать какой-то долгий, непереносимо тяжелый путь. Может быть, подумал Леон, так оно и было – что я о ней знаю?
– Черт его знает, – он поднял рюмку. – Я об этом не задумываюсь. У меня служба…
– И ты прям-таки всем доволен? – спросила Жасмин, выпив.
– Какие странные вопросы ты задаешь… откуда ты взялась, такая умная? Доволен-недоволен… я много чем недоволен. Но там, в пустоте, об этом не принято рассуждать. Туда попадают только те, кто мечтал об этом всю жизнь. А когда сбываются мечты, человек обязан делать вид, что он счастлив, иначе его просто неправильно поймут. Вот, в сущности и вся философия.