Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля
Шрифт:
Еще больше буря разыгралась, когда я поняла, что не могу противиться, и смирилась…
Медленно, как будто это были не мои руки, и не мое тело, я подняла платье и, чуть привстав, стянула с себя трусики. Подержав их несколько секунд в руках и не зная, что с ними делать дальше, я уронила их на пол машины.
Я вела себя так, словно это была и не я. Краем глаза я видела, как араб наблюдал за мной. Ты думаешь — это легко? Легко замужней даме из приличного общества перед молодым арабом-слугой задирать платье и снимать трусы?
Больше
В тот день Мигель «открыл» меня сзади… Это было ужасно. Он поставил меня на четвереньки, как страуса. Я опустила голову на ковер и легла щекой на него, подложив руки, а зад должна была поднять и выпятить как можно выше и дальше…
— Ты там еще девственница? — спросил он меня, возвышаясь позади.
— Да, — ответила я, дрожа всем телом в предчувствии натиска.
— Тогда тебе придется сначала нелегко, — сказал он и засмеялся.
— Не надо, пожалуйста, — вымолвила я жалобно.
— Потом тебе понравится, — хихикнул он и вдруг ковырнул у меня там пальцем. Я сразу испытала боль и неловкость от всего этого, но не посмела пошевелиться.
— Ты должна будешь к этому привыкнуть, — добавил мужчина. — Потому что мне очень нравится любить прекрасных дам таким образом.
После этого он овладел мной, и для меня это было мучительно. Я стонала, почти кричала и задыхалась. Ноги мои, широко расставленные, разъезжались по ковру.
Но потом, уже в самом конце, боль стала отступать и на меня накатило блаженство. Я кончила в первый же раз…
Мигель оставил меня стоять в том положении, на четвереньках, и смотрел, как я кончаю и не могу совладать с собой. Я трясла задом, подвывала от страсти, глаза мои закатились.
А он смотрел на меня с одобрительно-снисходительной улыбкой. Когда я наконец успокоилась, он сказал довольно:
— Вот видишь, я и на этот раз был прав. Подожди немного, и при некоторой тренировке ты так к этому пристрастишься, что тебе только это и будет надо. Только такой способ будет приносить тебе настоящее удовлетворение.
— Но я не хочу привыкать, — ответила я. — Я боюсь пристраститься.
Но Мигель только засмеялся.
Еще пару дней он имел меня только таким способом, и в конце концов я действительно стала привыкать. Теперь он требовал, чтобы я просила его и об этом. Сначала мне приходилось делать над собой усилие, но потом…
— Возьми меня, — бормотала я, стоя в этой унизительной позе перед ним.
— Попроси как следует, — говорил Мигель, стоя сзади и рассматривая подставленную ему задницу.
Я просила вновь, и чувствовала, как попка моя похотливо подрагивает перед ним. Мне было стыдно, но я не могла ничего с собой поделать…
— Скажи мне, куда ты хочешь, чтобы я тебя взял. В какое место, — говорил усмехаясь Мигель.
— Возьми меня сзади, — покорно просила я, и наконец после долгих моих просьб он брал меня так. И каждый раз я стояла на четвереньках и ждала,
О муже я в эти дни почти не думала. То есть сначала я мучилась и терзалась угрызениями совести, но потом наступила привычка. Теперь все мои мысли и чувства занимал любовник — жестокий, требовательный и такой желанный…
Поэтому каждый вечер я встречала дома Симона, ужинала с ним, разговаривала, и даже несколько раз занималась любовью. Но при этом я уже не принадлежала ему и всем своим существом была очень далеко… В этой комнате на втором этаже на одной из тихих улочек.
Замечал ли что-нибудь муж? Нет, не замечал. У него тяжелая и очень ответственная работа, он приезжает домой уставшим, и ему не до подозрений. Сколько горьких и обидных слов сказала я себе по этому поводу!
— Твой муж так любит тебя. Он такой порядочный и благородный человек, — говорила я себе. — Он доверяет тебе, а ты предательски обманываешь его доверие. Он думает, что его жена — достойная женщина, а ты стала любовницей неизвестного даже тебе человека, и как собачка, бегаешь к нему выполнять все его прихоти. Он играет тобой, твоим телом, а ты…
Что еще в таких случаях говорит себе неверная жена? Как еще она казнит себя за женскую слабость?
Однажды ночью нам домой позвонили и сообщили, что умерла тетка Симона. Он должен был поехать на похороны в Мадрид. Я должна была поехать с ним, но мне очень не хотелось, тем более, что я не успела познакомиться с теткой. Так что Симон поехал без меня.
— Я вернусь через два дня, — сказал он мне на прощание. — Не скучай тут без меня.
О, если бы он только знал тогда, что мне не приходится скучать каждый день, пока он находится у себя на службе…
В тот же день Мигель вытянул из меня это.
— Твоего мужа не будет тут два дня, — сказал он. — Это отлично, и мы можем не спешить теперь.
В тот день во время любовных игр он завязал мне глаза черной повязкой.
— Так тебе будет более неловко, — пояснил он мне свой замысел. — Ты ничего не будешь видеть, так что будешь чувствовать себя еще более незащищенной и неуверенной в себе. Это хорошо, — он усмехнулся. — Я люблю когда женщина возбуждена и напугана. Это придает ей особую прелесть.
Пожалуй, с этим можно согласиться, потому что действительно в тот раз, с повязкой на глазах, я возбуждалась сильнее обыкновенного. Это особое чувство — быть пронзаемой и при этом совершенно беззащитной.
И тут…
О, мне страшно переходить к этой части. Но что же делать, без всего этого рассказ будет неполным и непонятным. Да и надо же мне кому-то рассказать обо всем. Ведь ты первый, кому я все это говорю. И наверняка последний.
— Ты можешь рассказать об этом на исповеди, — сказал я Эстелле, вспомнив о католических традициях Испании. — Заодно ксендз отпустит тебе грехи.