Концерт для скрипки со смертью
Шрифт:
Слайдер задумался.
– Они были короткими на обеих руках.
– Думаю, она просто хотела, чтобы они были симметричны, – любезно подсказал Николлс. – Ну что ж, во всяком случае, это дает тебе возможность проследить ее. Сужает поле поиска. Это тесный и замкнутый мирок – каждый знает каждого.
– Полагаю, я начну с профсоюза музыкантов, – прикинул Слайдер. Подобно большинству людей, он не представлял себе, как организован музыкальный мир. Он никогда не был на симфоническом концерте, хотя дома у него было несколько пластинок с классикой и он мог на слух отличить Бетховена от Баха. Но не более того.
– Сомневаюсь, что в этом много пользы, – заметил Николлс. – Ты не знаешь ее имени. А у них нет фотографии в центральном архиве. Нет, на твоем месте я бы начал с опроса оркестров.
– Но мы не знаем, была ли она оркестрантом.
– Нет, но если она играла на скрипке, то наиболее вероятно, что она занималась классическим приложением профессии, а не была солисткой. И даже если она не работала в оркестре, кто-нибудь все равно знает ее. Я же сказал – это замкнутый мир.
– Ну, в любом случае, это куда-то ведет. – Слайдер поднялся с обновленной энергией и стал собирать фотографии в пачку. – Спасибо, Франт.
Николлс ухмыльнулся.
– Не за что. Я бы послал Атертона заняться этим. До меня доходил слух, что у него были дружеские отношения с некоторой флейтисткой в прошлом году. Вот почему я удивился, что он не распознал эту отметину.
– Вот если б это была отметина на пупке, он тут же заметил бы ее, – сказал Слайдер.
Пытаться добраться домой в половине шестого явно было ошибкой. Шоссе А40 – Вестерн-Авеню – было прочно забито «Роверами» и «БМВ», стремившимися из города в сторону Джеррард-Хауса. Слайдер оказался запертым в своей машине на целый час, слушая по радио диск-жокея по имени Чаз, или Майк, или Дэйв, – всегда казалось, что их имена похожи на лай собаки, – который болтал что-то о громадном заторе машин на А40 из-за дорожных работ в Перивэйле. Так что его желанию забыть на время о работе помешало то, что он оказался в ловушке как раз на том участке дороги, который проходил рядом с Уайт-Хаус-Эстейт.
Где-то после полудня Фредди Камерон должен был произвести вскрытие. Вскрытие должно было представлять интерес для одного-двух человек в плане определения причин происшедшего, и Слайдер как раз был одним из этих людей, но в этот раз у него не было желания присутствовать. Частично это был обычный человеческий ужас перед моментальным обезображиванием мертвого тела. Но другие останки не производили на него подобного впечатления. Он чувствовал, что необъяснимо нервничает от одной мысли об этом. По каким-то причинам именно эта молодая девушка отказывалась занять место трупа в его мыслях, оставаясь живым человеком, и оп видел перед собой ее белое тело, как воспоминание о ком-то, кого он знал. Она все время присутствовала где-то на краю сознания, как те ужасы, которые видишь краем глаза в детстве: вроде человека без лица за дверью спальни, появляющегося, когда мама выключит свет. Он всегда знал, что не должен смотреть на него, иначе человек схватит его; и все равно воображаемый силуэт притягивал взгляд вопреки сопротивлению.
Он попытался сосредоточиться на радиопередаче. Как раз сейчас на станцию дозвонился кто-то из слушателей, если судить по невероятно шумному фону, он мог звонить только из какого-то далекого места, пострадавшего либо от тайфуна, либо от землетрясения. Искаженный голос скороговоркой произнес: «Хэлло, Дейв, это Эрик из Хендона. Я впервые звоню вам. Я тольк-хтел-скзать, я слуш-ваш-программу каж-день, и она прост-отличи». Слайдер припомнил, как ему говорили, что радиоволны не исчезают, а уносятся в космос и летят все дальше и дальше. Ну и что поймут из этого где-нибудь на Альфе или Бете Центавра?
Он собирался приехать домой пораньше в надежде подсчитать синяки, полученные им в результате последних бурных дней. Тут его больно задело, что подобная вещь может быть причиной желания прийти домой, и он с завистью подумал об Атертоне, возвращающемся в свой игрушечный коттедж, чтобы съесть несколько восхитительных блюд и скоротать вечер, стимулируя себя победой над очередной молодой женщиной. Не то чтобы Слайдеру захотелось стимулировать себя или захотелось новой молодой женщины, – он слишком устал за эти дни, да и мысли о недозволенном тайном сексе просто устрашили бы его; но очень хотелось ожидать от будущего комфорта и покоя в доме.
Но дом, который он терпеть не мог, уже давно был практически домом Айрин, был обставлен и оформлен в соответствии с ее требованиями, а не его. Происходило ли то же самое со всеми женатыми людьми? Вероятно. Вероятно. Ему всегда казалось, что костюм-тройка придуман для того, чтобы на него приятно было смотреть, но не для того, чтобы в нем было удобно сидеть, – такова была и вся мебель в доме: она отбивала любые поползновения человека воспользоваться ею, как холодная женщина. Все это напоминало жизнь в одном из тех показных домов на выставке «Идеальный дом».
И готовила Айрин так, как будто хотела наказать кого-то. Нет, это не совсем правда. Еда была, вероятно, калорийной и диетически сбалансированной, но она никогда не имела никакого вкуса. Это была безрадостная пища, сдобренная солью слез. Знание того, что она терпеть не может готовить, создавало у него чувство вины за то, что он мог испытывать какое-то удовольствие от еды.
Когда они только поженились, Слайдер много занимался готовкой в их крошечной комнате в Холланд-Парке. Ему нравилось готовить новые блюда, и часто они вместе хохотали над результатами. Он с сомнением покопался в воспоминаниях. Казалось невозможным, что нынешняя Айрин, к которой он сейчас направлялся, была той же Айрин, которая когда-то сидела, скрестив ноги по-турецки, на полу их комнатки и ела чили со свининой прямо из кастрюльки столовой ложкой. Теперь ей не нравилось, чтобы он готовил – она считала, что это не по-мужски. Фактически ей не нравилось даже, когда он просто входил на кухню. Если он позволял себе так много, как приготовление чашки чая, она сопровождала его по всей кухне с тряпкой в руках и поджатыми губами, вытирая за ним воображаемые брызги.
Когда он наконец добрался домой, оказалось, что все усилия были тщетными – Айрин дома не было. Она ушла поиграть в бридж с Харперами и Эрни Нюманом, о чем, с трудом подумал Слайдер, ему следовало бы знать, ибо она говорила ему об этом на прошлой неделе, желая, чтобы он пошел с ней. Он сказал, что скорее это надо ей, а не ему, и она опасно режущим голосом осведомилась, почему это, и он ответил, что Ньюман – невыносимое, чванливое и напыщенное ничтожество, высокомерный прыщавый хрен, страдающий запором. Айрин сжала губы и заявила, что ему, Слайдеру, нет никакой нужды совать туда свой нос и чтобы он уяснил, что сейчас разговаривает не с кем-то из своих бывших одноклассников, и если бы он проводил меньше времени с этими дружками, а побольше с порядочными людьми, то был бы способен поддержать цивилизованный разговор хотя бы раз за все время.
Затем был скандал, закончившийся жалобами Айрин на то, что они больше никуда не ходят вместе, что было более или менее правдой, и не только из-за его работы, а потому, что каждому из них больше не хотелось делать что-то вместе. Ему нравилось есть вне дома, что она считала просто лишней тратой денег. А ей нравилось играть в бридж, о боже мой!
На самом деле он был уверен в том, что она не любит бридж, что она рассматривает игру только как билет на вход в то общество, к которому, по ее мнению, они должны были принадлежать. Комиссар и его жена играли в бридж. Конечно, он не сказал ей об этом, когда она пилила его, чтобы он научился играть. Он только сказал, что не любит карточных игр, на что она ответила, что он вообще ничего не любит, и ему было тяжело что-либо возразить на это в тот момент. Все его заботы и интересы, казалось, относились к работе, он засыпал уже через десять минут после того, как садился у телевизора. И уже несколько лет минуло с тех пор, как он мог не ложиться, пока не закончится фильм. Он становился скучным старым стертым медным фартингом.