Концерт для виолончели с оркестром
Шрифт:
Мысли летели в голове, обгоняя друг друга, сталкиваясь, переплетаясь и разлетаясь в разные стороны.
Что-то надо срочно придумать, какой-то должен быть выход! Не может уехать она от Володи, ну просто не может. Неужели он не найдет ее здесь, в Москве? Должен найти, если полюбил так же, как она, с такой же силой. Да, он не знает ни адреса, ни фамилии. Но ведь знает, в каком она играет оркестре, разве этого недостаточно? Надо только набраться терпения, подождать. А в Алжир она не поедет. И поможет ей в этом тот самый врач, который вылечил ее от депрессии.
***
Величавый старик с блестящими
– Как съездили? Как настроение, сон?"
– Хорошо. Все хорошо, спасибо.
– Записку Васеньке передали? Как он там? Все такой же дамский угодник? В корпус для иностранцев устроил?
Доктор сыпал вопросами, а сам незаметно, внимательно вглядывался в Рабигуль. Вроде бы ничего.
Но что-то явно тревожит.
– Посвежели, похорошели. Воду пили? А кислородный коктейль? Как желудок?
Рабигуль добросовестно отвечала. И про сон, и про воду, и про дюбаж. А потом рассказала главное: муж уезжает в Алжир, велит ехать с ним. Она так и сказала "велит", и Абрам Исаакович сразу понял, что означает такой глагол.
– Ни в какой Алжир вам нельзя, - решительно заявил он.
– Я уже не говорю про климат: там все другое - солнце, вода, небо. Но главное - вам не следует менять образ жизни, например, переходить на другую работу.
– Я и не собираюсь, - испугалась Рабигуль, и этот ее испуг тут же отметил доктор.
– Что еще, кроме лечения, делали вы в Пятигорске?
– неожиданно спросил он.
Рабигуль покраснела, смутилась.
– Писала музыку. Там, знаете, такая весна: все цветет, поет Эолова арфа...
– Надеюсь, не перетруждались?
– Нет, что вы.
– А сон?
– Со сном хорошо.
– Вот и прекрасно!
Абрам Исаакович нацепил на нос очки, что-то записал в карте, стал заполнять рецепт.
– Вот микстура, легонькая, - говорил он, не отрываясь от дела.
– Так, на всякий случай.
Он протянул рецепт своей изысканной пациентке и увидел в ее взгляде такую откровенную просьбу, даже мольбу, что слегка растерялся: что делает он не так? Абрам Исаакович вопросительно и сочувственно посмотрел Рабигуль в глаза.
– Там муж в коридоре, - краснея и запинаясь, пробормотала Рабигуль. Не могли бы вы сказать ему, что нельзя мне в Алжир...
"Вот оно что, - присвистнул от удивления доктор.
– Так вот зачем она пришла, бедная девочка...
Но ей ведь и вправду нельзя", - успокоил он свою совесть.
– Разумеется.
– Абрам Исаакович с достоинством наклонил седую голову.
Он встал, застегнул белоснежный короткий халат, шагнул мимо Рабигуль к двери, распахнул ее и увидел уже знакомого невзрачного человека с маленькими, бесцветными, а сейчас еще и злыми глазами.
– Прошу!
– широким жестом пригласил доктор Алика в кабинет.
– А вас, повернулся он к Рабигуль, - попрошу посидеть в приемной.
И пока происходила эта своеобразная рокировка, Абрам Исаакович готовился к бою, потому что увидел сразу, что бой предстоит нешуточный. "До чего ж беспощадны люди друг к другу, - сокрушенно подумал он.
– Даже когда любят. Особенно мы, мужчины".
Но мужская солидарность не сподвигнула доктора на предательство: все свое мастерство
Алик угрюмо молчал. Ни словом не возразил доктору, ни словом не выразил своего с ним согласия.
Упрямо глядел в пол и молчал. "Бедная девочка, - снова подумал доктор о Рабигуль.
– Каково ей с таким молчуном? И без Алжира впадешь, пожалуй, в депрессию. Надо заставить его все-таки высказаться".
– А не поехать в Алжир вы не можете?
– задал доктор прямой вопрос.
Не ответить было уже невозможно.
– Никто моего согласия, собственно говоря, не спрашивает, - буркнул Алик, взглянул наконец на Абрама Исааковича, и тот увидел такую в маленьких серых глазах печаль и растерянность, что рассердился на Рабигуль. "Выходят замуж за кого ни попадя, а потом маются. И других изводят..."
– Словом, решать вам, - сказал он, прекрасно зная, что это и есть самое трудное.
– Я свое мнение высказал.
6
Самое тяжкое, утомительное, безнадежное - компромиссы. Ну а как же без них обойтись? Вся наша жизнь, если подумать, - согласие с тем, что не по сердцу. Всю жизнь делаем мы не то, что хочется, а то, что нужно, возмущаясь, сопротивляясь, бунтуя, отчаянно стараясь настоять на своем. Иногда, особенно в юности, получается, - когда сил и планов невпроворот, когда веришь в себя, в единственную свою любовь, в надежных, до гроба, друзей, не подозревая, что все на самом деле кончается. Есть еще звездный час - в зените, когда в смутном, подсознательном страхе ощущая жестокую стремительность жизни, стараясь удержать ее, утекающую сквозь пальцы, приостановить этот упругий, стремительный бег, человек воспаряет над самим собой, над привычным укладом, въедливым бытом, берет судьбу в свои руки, поворачивает ее, прокладывая путь к одному ему ведомой цели, преодолевает многочисленные препятствия, свершает нечто, достойное уважения даже в случае неудачи. Но не всем такое дано, далеко не всем, особенно в тоталитарном обществе, в котором жила Рабигуль, недаром же оно так и называлось - от слова "тоутл", что означает "всеобщий". Да и время для ее звездного часа, как видно, не подошло. Она поступила, как все.
– Давай я приеду осенью, - сказала она.
– Где-нибудь в ноябре, когда спадет жара.
Она назвала распоследний осенний месяц, Алик с грустью отметил это, но тут же обрадовался, приободрился. Пусть в ноябре, пусть в самом конце ноября, он потерпит, он подождет! Лишь бы не пришлось позориться перед всем отделом, трудно объясняться с начальством, терпеть сочувственно-ироничные взгляды коллег. Кто ж не знает, что все хотят за границу, куда угодно - хоть в удушающую в своих влажных объятиях Гвинею, хоть в Уганду, где постоянно то перевороты, то путчи, то кровавые схватки племен, лишь бы убраться, хотя бы на время, от серой советской действительности, от управдомов, очередей, вечной нехватки то того, то другого, а чаще - всего. А уж в Алжир-то, облагороженный проклятыми колонизаторами, с его мягким климатом, бассейнами, виллами... Да, конечно, поездки в пустыню - не сахар, но жены-то не ездят в пустыню!