Концерт для виолончели с оркестром

Катасонова Елена Николаевна

Хорошо, что женат на востоковедше, делает ему подстрочники.

– Ты не поцелуешь меня?
– неожиданно спросила Рабигуль, когда свернули в ее переулок.

"Да, ведь сейчас уже их дом, а у дома не полагается, - с болью подумал Володя.
– Что ж, понятно".

Ему и в самом деле было понятно, но эта ее предусмотрительность так ранила!

Он остановился и остановил Рабигуль, впился в ее губы с такой силой, что она отшатнулась. Но Володя не отпустил Рабигуль, прижал, расставив ноги, к себе. Проклятая виолончель мешала,

и движением плеча Володя отправил ее на спину. Он целовал Рабигуль с таким отчаянием, словно они прощались навеки. Он не хотел, не мог ее отпустить. Разве она не чувствует, как безумно он ее хочет? Со всхлипом оторвалась от него Рабигуль.

– Ко мне нельзя, - беспомощно сказала она.

– Чтобы не осквернять?
– нехорошо усмехнулся Володя.

От его недавней робости не осталось и следа. Сейчас он почти ненавидел Рабигуль. Бережет домашний очаг, а он - хоть пропадай! Она посмотрела на него, черные глаза осветила улыбка.

– Чего ты злишься?
– мягко спросила Рабигуль.
– Ну скажи, чего?

– Потому что ты не моя, - ответил Володя честно.
– Понимаю, что глупо и не имею права, но страдаю ужасно.

– Не надо, - тихо сказала Рабигуль.
– Судьба послала нам любовь, когда я, например, уже не надеялась. Надо быть ей благодарными.

– Все это - литература, - раздраженно махнул Володя рукой.
– Лучше скажи, когда он уедет?

– Скоро, - не сразу ответила Рабигуль.
– Через две недели.

– О Господи, - стиснул зубы Володя.
– Целых четырнадцать дней!
– И вдруг испугался до смерти.
– А ты? А..., а ты?

– Я - в ноябре. Но сначала придется заняться дачей. У меня как раз будет отпуск. У всего оркестра до гастролей отпуск. Придется поехать на дачу. С мамой Алика.

Эти проклятые дачи... Всегда дачи! У всех дачи!

Соня пилила его полжизни: почему у всех есть дачи, а у них - нет. Особенно когда росла Наташка, и каждый год они то тут, то там снимали комнату с террасой - почти всегда неудачно.

"Потому что я их терпеть не могу!
– кричал в ответ жене Володя. Потому что легче что-нибудь снять, а потом отвалить назад, в город, и не мучиться вечными проблемами: течет - не течет крыша, влезли или нет воры..."

– Но я буду приезжать в Москву, - торопливо добавила Рабигуль. Обязательно!

Она не сказала "к тебе", но покраснела, запнулась, и радость бурной волной затопила несчастное Володино сердце.

– Я так люблю тебя, - заторопился он.
– Я подожду... Буду ждать, сколько хочешь...

Он снова стал целовать Рабигуль - с огромной нежностью, проклиная себя за недавнюю глупость и грубость.

– Дорогой мой, - прошептала Рабигуль застенчиво, осторожно, - и я люблю тебя тоже. Но давай подождем эти дни до Алжира, прошу! Надо же щадить друг друга.

И он с болью понял, что она говорит не о нем и о себе, а о себе и Алике.

***

Любовь Петровна почти сидела в кровати - так высоко стояли

подушки. И все равно дышать было трудно.

Алик сидел рядом, безнадежно опустив руки, неотрывно гладя на похудевшее, бледное лицо матери. Ей и разговаривать было трудно, а ему сказать было нечего. "Она умирает, а я уезжаю..." Эта мысль застряла в мозгу как заноза, как опухоль - та, что съедала мать. "Рабигуль не знает, рассеянно вспомнил он.
– Думает, воспаление легких..."

– Так что он там говорил?
– задыхаясь, снова спросила мать.

– Сказал, что должна отлежаться, - громко и бодро заговорил Алик, принимать по схеме лекарства. Велел соблюдать полный покой.

– А дача?
– возразила Любовь Петровна.
– Я там все посадила.

– Дача - потом, - морщась от безнадежности, сказал Алик.

– Может, вы съездите? Полить, прополоть.

– Обязательно съездим, - успокоил мать Алик, невольно вздохнув.

Придется, конечно, съездить: прополоть сорняки, полить грядки.

– Я понимаю, что ей нельзя, - поджав губы, упрямо продолжала Любовь Петровна, угадав, о чем думает сын.
– Так пусть наденет перчатки!

Алик кивал, со всем соглашаясь, мельком отметив с печалью, что" мать все откровеннее не любит его жену, а ведь кроме Рабигуль ухаживать за ней будет некому. Может, отложить отъезд? Но врач сказал, что никто не знает, как долго все это может длиться.

– Я не Господь Бог!
– сердито отрезал он, когда Алик спросил его во второй раз.
– В таком возрасте замедляются все процессы, так что...
– И, забарабанив пальцами левой руки по столу, замолчал, выписывая рецепт. Будут боли - вызывайте сестру, сделает укол.

– А боли обязательно будут?
– совершенно пал духом Алик.

– Не обязательно, - успокоил его доктор.
– Это так, на всякий случай. Вообще нужно было сделать все-таки биопсию.

– Врач сказала, и так все ясно. Сказала, зачем ее мучить? Биопсия легких - та же операция...

– ..Ты меня слушаешь?
– прорвался сквозь глухую пелену печали строгий голос матери.
– Значит, там, где палочки, - помидоры...

Она воодушевилась, голос ее окреп. "Может, попробовать: довезти маму до дачи?
– в нерешительности подумал Алик.
– И чистый воздух, и вообще...
– Но тут же испугался.
– А медсестра? А если начнутся боли? Надо посоветоваться с Рабигуль..."

– Мамочка, я пойду. Все в холодильнике, чай - в термосе. Завтра после репетиции придет Рабигуль.

– Да не нужна мне твоя Рабигуль!
– с открытой враждебностью возвысила голос мать.
– Что она может? Ни вымыть полы, ни постирать! И тяжести она, видите ли, носить не может. А как свою виолончель...

– Ну зачем ты так?
– огорчился Алик.
– Для полов у нас есть пылесос, а белье я выстирал.

– Не ты, а машина, - сердито поправила его мать.

– Ну машина, - покорно согласился Алик.