Концерт для виолончели с оркестром
Шрифт:
Стайка вчерашних абитуриентов, будущие артисты, веселится у его дверей, ликуя по поводу немыслимой своей удачи: их приняли, они прорвались, оттеснив уйму соперников! Снисходительно смотрит на них Рабигуль: "Вы и представить пока не можете, что за жизнь себе выбрали - трудную, ох и трудную жизнь".
На душе какое-то осеннее оцепенение. Она старается не думать, не вспоминать, не видеть перед собой исступленное, гневное, багровое лицо Володи.
– Что ж, давай - убегай от меня, улетай, уезжай!
– Взмах руки, как крыло испуганной птицы.
–
– Что же делать?
– беспомощно лепечет в ответ Рабигуль, - Любовь Петровна совершенно здорова.
И Алик ждет.
– Уж лучше бы она не выздоравливала!
– кощунственно вопит Володя.
– И пропади он пропадом, твой благородный Алик.
– Что же делать?
– повторяет растерянно Рабигуль.
Но Володя ее не слышит.
– Если бы ты любила, - возмущенно обличает он, - тебе бы и в голову не пришло... Напиши, что не можешь бросить оркестр - неужели тебе в самом деле не жалко?
– напиши, черт возьми, правду: что любишь другого...
– Это жестоко...
– Жизнь вообще жестока, - сжимает зубы Володя.
– И не надо никого жалеть!
Очень он сам себе в эти минуты нравится. Он - мужчина, борец, он шагает по жизни широко и размашисто. И своего не отдаст. Придумала тоже: она уезжает! Ну уж нет, дудки.
– Если это испортит его карьеру, - великодушно, смягчившись, добавляет он, - то можно пока что не разводиться. Но, честно говоря, когда женщина любит...
– не может удержаться он от сентенции.
Рабигуль слушает, но не слышит. Далекий, преданный Алик стоит перед глазами. Его так безумно жаль! Но и себя жаль тоже. Однажды она пробормотала что-то на эту тему.
– Надо умножать общую тему счастья, - важно ответил Володя. Он где-то вычитал эти слова, но сейчас ему кажется, что придумал их сам, только что. Не говоря уже о тебе, - развивает он свою мысль, - разве Алик твой счастлив?
Володя внимательно смотрит на Рабигуль.
– Ты знаешь, счастлив, - решается возразить она.
– Да?
– Володя сердит и полон иронии.
– Да, - стоит на своем Рабигуль и объясняет, как ей кажется, очевидное:
– Он ведь любит. А мы счастливы, когда любим.
Володя обиженно замолкает: кто-то любит его Рабигуль! Это он ее любит! Но счастлив ли он? Стихи упрямо не пишутся, студенты в этом году какие-то неинтересные, второго семинара ему не дали, давление скачет почти как у Сони. Любит! Еще бы: такую красавицу - да не любить! Володя поворачивает к себе Рабигуль, смотрит на нее укоризненно и сурово.
– Садись и пиши: так, мол, и так. А уедешь - я вправду не стану жить, так и знай!
Мысль об уходе из жизни понравилась ему самому; он видит страх в глазах Рабигуль, и этот страх говорит о ее любви больше, чем самые упоительные слова или даже поступки. "Мы счастливы, когда любим..." А когда любят нас? Тоже ужасно счастливы и горды, если только чужая любовь не мешает нашей к кому-то другому.
И вот Рабигуль идет за советом к Маше. Она единственная
Огненно-рыжая в этом сезоне Маша бежит на звонок, отворяет дверь, не спрашивая, кто пришел.
– Наконец-то!
– смеется от радости.
– А я все жду, жду...
– Ужин давно готов. Мой руки, садимся за стол.
– Если бы ты знала причину...
– Не важно, какая причина. Главное - ты пришла.
Маша вихрем носится по своей квартирке. В фартуке, тапочках с меховыми помпончиками, она чудо как хороша. Что-то оттаивает в душе Рабигуль.
– Винца отведаем?
– Давай.
Фужеры привез Алик все из того же Алжира. Высокие, на тонкой ножке, с матовыми узорами.
– За тебя!
– За нас, Маша. За нашу дружбу.
Маша внимательно вглядывается в Рабигуль, ставит фужер на стол.
– Что-то случилось? Погоди, выключу верхний свет и включу торшер.
Она гасит свет, тапочкой с помпончиком наступает на лежащую на полу кнопку. Оранжевой становится комната.
– Ну, рассказывай.
И Рабигуль рассказывает. Маша, свернувшись на тахте клубочком, покачивая ножкой, слушает. Меховой помпончик подпрыгивает в такт ноге.
– Так и сказал, что не будет жить?
– недоверчиво переспрашивает Маша. Что-то не верится.
– Он же поэт!
– восклицает в ответ Рабигуль.
– Это же не простой человек, а поэт!
– Да уж, - хмыкает Маша.
– Как, извините, его фамилия? Что-то не знаю я, грешница, такого поэта.
Пушкина знаю и о Лермонтове слыхала...
– Ты б еще восемнадцатый век вспомнила...
– Да и среди современников...
– Конечно, - горячится Рабигуль, - до Ахматовой и Тарковского ему далеко, но я говорю не о глубине таланта, а о глубине чувств...
– А я говорю о твоей судьбе, - перебивает Маша.
– У тебя ведь тоже душа не торговки. И не технолога, - помолчав, добавляет она.
– А технолог при чем?
– улыбается Рабигуль.
– Не знаю, - смеется Маша.
– Все мы в плену предрассудков. Считается, технари грубее гуманитариев: ведь они имеют дело не с людьми, а с железом.
– Ох и фантазерка ты, Машка! Они еще как имеют дело с людьми.
– А ты-то, - добродушно ворчит Маша.
– "Не будет жить..." Скажите пожалуйста...
Как легко им вместе, как тепло и уютно.
– Но ведь это любовь, - думает вслух Рабигуль.
– Она просто живет во мне, переполняет душу, кипит в крови. Даже когда его нет, все равно он со мной рядом.
Не знаю, понимаешь ли ты...
– Где уж нам, - усмехается Маша.
– Всю жизнь о любви я только мечтала, - не обращает на реплику никакого внимания Рабигуль.
– Не ждала уже, не надеялась. И вдруг... Понимаю теперь: любовь в самом деле требует жертв.
– Не знаю, не знаю, - подбирает со лба непослушные огненные кудри Маша.
– Альку безумно жаль.