Концерт для виолончели с оркестром
Шрифт:
Очень строго он на меня косится, косится и ждет..."
Маэстро и в самом деле поглядывал на Рабигуль хмуро и вопросительно. А неделю назад вышел на прямой разговор.
– Ну-с, голубчик, позвольте вас поздравить.
Он нависал над оробевшей Рабигуль, как скала - огромный и мощный, - а ее колотило от страха, надежды, а потом - радости.
– Значит, понравилось?
– не веря услышанному, переспросила она.
– Я же сказал, - буркнул маэстро.
– Только помните: на одном рывке далеко не уедешь. Что у вас есть
Рабигуль забормотала что-то невнятное - об отъезде мужа и что больна свекровь. О главном, конечно, умолчала.
– Это я уже слышал, - сморщился брезгливо маэстро.
– Но вы, голубчик, ввязались в серьезное, мужское дело, придется отбросить все эти мелочи.
Какие мелочи? Разве муж - мелочь? А Любовь Петровна?
– Я понимаю, понимаю, - угадал ее мысли маэстро: изумление было написано у Рабигуль на лице.
– Муж, свекровь - это и есть жизнь, и на женщину ложатся все ее тяготы.
– Он помолчал и добавил сочувственно, сокрушенно:
– Вот почему так прискорбно мало среди выдающихся композиторов, поэтов, писателей вашего брата, вернее сказать, сестры.
Рабигуль смотрела на него виновато.
– Ничего, - ободряюще похлопал ее по руке маэстро.
– Ваша подруга, скрипачка - как там ее зовут?
– живописала всему оркестру чудесное выздоровление вашей свекрови.
– Ее зовут Маша, - напомнила Рабигуль.
– Ну, Маша. Значит, сей тяжкий груз спал с ваших плеч. Муж, как я понимаю, далече. Чего ж еще?
Работайте!
Он не знал - где уж ему было знать!
– о Володе. Не знал, что Володя мучает Рабигуль - совершенно непонятной, необоснованной ревностью, требованием написать обо всем Алику, не знал, что Володя злится, когда она занята, и ей приходится скрывать, что она опять пишет музыку: этого он бы просто не вынес.
– Пойми, я теперь импотент!
– кричит он в отчаянии, когда что-то стоящее появляется у других в "Литературке".
– Никогда, ничего больше не напишу! То, в Пятигорске, было последним. Какой ужас, последним!
– У всех бывают простои, - пытается успокоить его Рабигуль.
– Ты-то в этом что понимаешь?
– огрызается Володя.
– Тебе-то хорошо: все написано в нотах.
Смотри и пиликай!
И тут же вспоминает, как она писала музыку, сидя на скале, в Пятигорске, как, глядя на него невидящим взглядом, попросила бумагу и карандаш. Тогда они были вместе: огонь внезапной любви захлестнул обоих, вызвал такой приток чувств, что стихи и музыка рождались сами, выплескивались из них.
– Прости.
– Володя подошел к Рабигуль, сел у ее ног на ковер, положил голову ей на колени.
– Я в таком душевном раздрыге. Не надо бы в таком состоянии приходить, но только ты меня успокаиваешь.
Рабигуль гладила его мягкие светлые волосы, огромная жалость - аналог женской любви - подкатила к горлу.
– Приходи всегда, в любом состоянии, - попросила она.
– Мне с тобой хорошо. Даже когда ты кричишь.
Володя
– Правда?
– Правда.
– А тогда почему ты ему не напишешь?
Так кончались почти все их встречи: нежность, когда с порога они бросались друг к другу и стояли, тесно прижавшись, не в силах разомкнуть объятий, ослепительная, невозможная близость - миг, когда нет одиночества, болезней и смерти, нет времени и пространства, а есть лишь они, два существа, слившихся воедино. Но затем, после горячих слов, уверений, смеха и слез, неизбежный вопрос: "Ты ему написала?" - и ссора.
3
– Гулька, ты здорово повзрослела, - сказала Маша, проштудировав ноты. Она серьезно, без обычных веселых искорок в глазах смотрела на Рабигуль. После тех, пятигорских, ты поднялась еще на одну ступень, нет, перелетела через пролет к какому-то другому качеству высшего порядка.
– Правда?
– боясь радоваться, переспросила Рабигуль.
– Правда. Ну-ка сыграй. Читать ноты - одно, слушать, как они звучат, совсем другое.
Рабигуль взяла виолончель, ласково коснулась струн - сначала пальцами, потом смычком. И полилась музыка. Маша сидела, забившись в угол, не шевелясь, с трудом переводя дыхание. И это - ее подруга!
Гулька, которую она знает тысячу лет. Гулька, с которой столько оттопала в Гнесинку, жила в одной комнатушке, пила вечерами чай. Ах, дурочка, дурочка!
Страдает о каком-то малахольном поэте средней руки, копается в земле на треклятой даче, мучит Альку и мучается сама. А ей надо писать, писать и писать, все остальное - побоку! Так она и сказала, когда Рабигуль опустила смычок и стало тихо.
– Любовь - не пустяк, - сразу погрустнев, возразила Рабигуль.
– Она пройдет, - усмехнулась Маша, - а музыка останется навсегда. Это ты понимаешь?
– Но я хочу быть счастливой!
– прижала руки к груди Рабигуль.
– Мне трудно, неинтересно с Аликом.
– Тебе и с Володей трудно, - напомнила Маша.
– И что уж такого в нем интересного? И мне, кстати, кажется, что дома должно быть спокойно, интересы все - на работе. Правда, - погрустнела она, как только что Рабигуль, - тут я могу судить только теоретически.
Рабигуль взглянула на подругу с сочувствием, виновато - Маша одна, любовники то возникают, то исчезают, и не важно, что чаще всего она сама их бросает, - села рядом с подругой, обняла за плечи.
– Да говори, говори, - без слов поняла ее Маша.
– В моей жизни есть много плюсов, во всяком случае, пока.
– Понимаешь, - помолчав, нерешительно заговорила Рабигуль, - когда мы вместе, я растворяюсь в нем, кроме него все пропадает и ничего не нужно. Огромные глаза Рабигуль наполнились светом.
– Я никогда ничего подобного не ощущала, даже близко к такому не подходила.
– Так научи Алика-, - поняла ее по-своему Маша.
– Этому научить нельзя, - покраснела Рабигуль.